Дуглас аккуратно собрал страницы, благоговейно положил их в картонную папку, а папку сунул под мышку, проигнорировав кипу писем, на которые предстояло ответить. Весь последний месяц ему пришлось отбиваться от жалоб туристов и собачников на то, что он перегородил свои поля, тянувшиеся до самого леса, деревянными изгородями для выпаса овец. Дуглас всегда любил овец. Он до сих пор с восторгом вспоминал о том, как гостил у фермера, который разводил овец камберлендской породы и считал их на древнем и совершенно непонятном диалекте: ян, тан, тетера, петера, пимп, сетера, летера, ховера, ковера, дик…[3] Деревенских жителей, которые могли по-прежнему ходить по полям, это тоже не устраивало. Им не нравилось чувствовать себя, как они выражались, взаперти. Дугласа так и подмывало ответить, что сельчанам вообще повезло иметь доступ к полям; более того, если бы не меры по обеспечению финансовой стабильности поместья, его вообще отдали бы на откуп девелоперам, как в свое время продали под застройку когда-то роскошное поместье Рамптон в четырех милях от них. Вот тогда бы он посмотрел, как бы они заплясали.

Однако поскольку Дуглас, как представитель семьи Фэрли-Халм, должен был хотя бы внешне соблюдать приличия, он предложил всем недовольным представить ему претензии в письменном виде для дальнейшего рассмотрения.

Дуглас бросил взгляд на часы и нетерпеливо побарабанил пальцами по письменному столу. Когда отец удалится в свой кабинет, чтобы, как всегда, уделить полчаса бумажной работе (обычно это заканчивалось тем, что отец просто сидел с закрытыми глазами – ну, вы понимаете, чтобы снять усталость), Дуглас представит ему свой план. И тем самым, возможно, внесет свою лепту в модернизацию поместья Дируорд.

А тем временем мать Дугласа Фэрли-Халма сняла перчатки и шляпу, загнала собак в подсобное помещение и взглянула на висевшие в прихожей часы, отметив для себя, что вернулась домой за полчаса до ланча. Правда, никакой особой подготовки от нее не требовалось. Она отправилась в путь в надежде, что ее хотя бы пригласят на чашечку кофе, и соответственно приготовила все для ланча заранее. И хотя ей пришлось пройти пешком приличное расстояние и на пороге дома своего сына она появилась насквозь продрогшая – каждый год она почему-то напрочь забывала, какие сюрпризы может преподнести март, – и явно нуждалась в отдыхе, невестка решительно отказалась пригласить ее в дом.

У нее с самого начала не задались отношения с Афиной. Да и кто вообще сумел бы поладить с этой девицей?! Тем более что Афина была далеко не подарком: вечно предъявляла немыслимые претензии к Дугласу, а сама тем временем отказывалась быть ему хорошей женой. Но Сирил попросил жену постараться хоть немного подружиться с Афиной.

– Пригласи ее на утренний кофе или вроде того. Дуглас говорит, она скучает. Ему будет куда легче, если вы подружитесь.

Мать Дугласа никогда особо не любила женское общество. Слишком много сплетен и шума из-за пустяков. Но она была хозяйкой поместья, а это было сопряжено с определенными неудобствами. Ведь люди ожидали, что она будет болтать не закрывая рта, рассказывать о благотворительных утренниках и праздниках, хотя единственное, чего ей хотелось, – это заниматься домом и садом. Но поскольку Сирил не так часто ее о чем-то просил, она все же решила пройти две мили по сельской дороге, что вела к Филмор-Хаусу, внушительной резиденции в стиле королевы Анны, которую два года назад Сирил подарил своему единственному сыну на свадьбу.

Афина все еще разгуливала в неглиже, хотя время близилось к полудню. Но она, похоже, нимало не смутилась, что ее застали полуодетой.

– Я дико сожалею, – заявила Афина, всем своим видом давая понять, что ничуточки не сожалеет. На лице ее появилось выражение удивления, сменившееся равнодушной очаровательной улыбкой. – Но сегодня я никого не принимаю.

Она лениво зевнула, прикрыв рот рукой, ее халат из легкой ткани распахнулся, позволив увидеть тончайшую ночную рубашку, едва прикрывавшую бледную грудь, что отнюдь не смутило Афину, хотя в любую минуту мимо мог пройти кто-нибудь из местных мужчин.

Такое вопиющее нарушение приличий выбило у пожилой дамы почву из-под ног.

– Я надеялась, что мы сможем выпить вместе по чашечке кофе, – выдавила она слабую улыбку. – Последнее время мы тебя совсем не видим.

Афина с несколько раздраженным видом смотрела поверх головы собеседницы, словно та привела с собой толпу визитеров, требующих чая и светских разговоров.

– Сирил спрашивал… Словом, мы оба хотели знать, как ты поживаешь.

– Вы невероятно добры. Я была страшно занята. – Улыбка Афины несколько померкла, когда она увидела, что свекровь даже не думает уходить. – И сегодня чувствую себя немного усталой. Вот почему никого и не принимаю.

– Я надеялась, мы сможем немного поболтать. О вещах…

– Ой, я так не думаю. Но это очень мило с вашей стороны, что вы обо мне вспомнили.

– У нас есть пара вопросов, которые мы хотели бы с тобой…

– Была очень рада повидаться. Надеюсь, мы скоро встретимся.

После короткого обмена фразами, почти демонстративного прощания и без малейшего намека на извинения Афина демонстративно закрыла дверь. И ее свекровь, вообще-то имевшая обыкновение называть вещи своими именами, была настолько ошеломлена, что не успела обидеться.

И при всей уверенности в себе даже она не знала, как лучше представить мужу подобный поворот событий. Собственно, в чем она могла обвинить Афину? В том, что та встретила ее в ночной рубашке? Но Сирил вполне способен счесть это очаровательным – хуже того, он может дать волю своему воображению, а уж она-то знала, чем это могло закончиться. Что Афина отказалась угостить ее кофе? Но Сирил скажет, что жена сама виновата и ей следовало предупредить Афину заранее, хотя бы позвонить по телефону перед уходом. Кстати, именно упорное стремление всегда стоять на страже справедливости больше всего и раздражало ее в муже. И она мудро решила вообще ничего не говорить, но когда пришел Дуглас, отвела его в сторонку и без обиняков заявила, что если его жена отказывается ходить в приличном виде, то нечего тогда вообще открывать дверь посетителям. Ведь им как-никак надо думать о чести семьи. Однако Дуглас в ответ лишь удивленно заморгал, и она вдруг почувствовала острую жалость к сыну и в то же время некоторое раздражение из-за того, что он вылитый отец. Ты предупреждаешь сыновей об опасности чуть ли не с детских лет. Год за годом. Но как только дело доходит до подобных девиц, все материнские увещевания пропадают втуне.

Сирил Фэрли-Халм положил салфетку и посмотрел на часы. Это был своеобразный ежедневный ритуал в короткий промежуток времени между окончанием трапезы и вопросом жены, не хочет ли он выпить кофе, прежде чем уйти к себе в кабинет. По радио за его спиной, как обычно в конце обеда, диктор ровным голосом сообщал прогноз погоды, и все члены семьи замолкали, чтобы не мешать хозяину дома слушать.