В годы, предшествовавшие взрыву и крушению островной цивилизации, Робинзон пытался научить Пятницу английскому. Метод его был прост. Он показывал на ромашку и говорил:

— Ромашка.

И Пятница повторял:

— Ромашка.

И Робинзон исправлял ему произношение.

Затем он показывал на козленка, нож, попугая, солнечный луч, сыр, лупу, родник, медленно произнося:

— Козленок, нож, попугай, солнце, сыр, лупа, родник.

Пятница повторял за ним, повторял, пока не произносил слово правильно.

К моменту катастрофы Пятница знал достаточно английских слов, чтобы понимать приказы Робинзона и называть окружающие его предметы. Но однажды Пятница показал Робинзону белое пятно в траве и сказал:

— Ромашка.

— Да, — ответил Робинзон, — это ромашка.

Но стоило ему произнести эти слова, как ромашка расправила крылья и улетела.

— Видишь, — сказал он тогда, — мы ошиблись. Это не ромашка, это бабочка.

— Белая бабочка, — возразил Пятница, — это ромашка, которая летает.

До катастрофы, когда Робинзон был хозяином Пятницы, он бы рассердился. Он заставил бы Пятницу признать, что цветок — это цветок, а бабочка — это бабочка. Но теперь он промолчал и задумался.

Позже они с Пятницей гуляли по пляжу. Над ними сияло безоблачное небо, но было раннее утро, поэтому на западе все еще виднелся белый диск луны. Пятница, собиравший ракушки, показал Робинзону маленький круглый камень — белое пятно на чистом песке.

Он указал на луну и обратился к Робинзону:

— Послушай. Это луна — камешек на небе, или этот камень — луна на песке? — И рассмеялся, будто знал, что у Робинзона не найдется ответа на этот странный вопрос.

Потом наступило долгое ненастье. Над островом собрались черные тучи, вскоре дождь забарабанил по листьям, миллиарды маленьких грибов вздулись на морской глади, а со скал потекли ручьи. Пятница и Робинзон укрылись под деревом. Но Пятница вдруг вышел под дождь и подставил ему лицо. Он запрокинул голову назад, по его щекам струилась вода. Он подошел к Робинзону.

— Смотри, — сказал он, — все грустит и плачет. Деревья плачут, облака плачут, камни плачут, и я плачу с ними. У, у, у! Дождь — это великая печаль острова и всего вокруг…

Робинзон начинал понимать. Он понемногу соглашался с тем, что такие разные вещи, как луна и камень, дождь и слезы, могут быть настолько похожими, что их легко спутать, и что слова могут перелетать с одного предмета на другой, даже если это сбивает с толку.

По-настоящему он включился в эту игру, когда Пятница объяснил ему правила «Арауканского портрета из пяти признаков».

Например, Пятница говорил:

— Это мать, которая баюкает; это повар, который солит твой суп; это армия солдат, которая держит тебя в плену; это зверь, который сердится, воет и топает, когда дует ветер; это змеиная кожа с тысячью чешуек, сверкающих на солнце. Что это?

— Это океан! — победно воскликнул Робинзон. И чтобы показать, что он понял правила игры, сам спросил Пятницу:

— Это гигантское руно, где два человека спрятаны, как блохи; это бровь, нахмуренная над глазом моря; это немного зелени в необъятной синеве; это немного пресной воды посреди соленой; это корабль, неподвижно стоящий на якоре. Что это?

— Это наш остров Сперанца! — воскликнул Пятница и предложил следующую загадку: — Будь это деревом, это была бы пальма, потому что ее ствол покрывают жесткие волосы; будь это птицей, это был бы тихоокеанский ворон из-за его резкого лающего крика; будь это частью моего тела, это была бы моя левая рука из-за той верности, с которой она всегда помогает правой; будь это рыбой, это была бы чилийская щука из-за ее острых зубов; будь это плодом, это были бы два лесных ореха из-за того, что они похожи на карие глаза. Что это?

— Это Тенн, наш добрый пес, — ответил Робинзон. — Я узнал его по жесткой шерсти, по лаю, по преданности, по острым зубам и маленьким ореховым глазам.

Но, вспомнив Тенна, которого уже не было в живых, Робинзон почувствовал, как им овладевает печаль и странный ком подкатывает к горлу и мешает говорить.

Пятница это заметил и стал корить себя за бестактность.

Однажды утром Пятница проснулся от того, что его звал голос Робинзона. Он приподнялся и посмотрел вокруг. Никого! Но это ему не приснилось.

Вдруг прямо у него над головой, в ветвях деревца, под которым он спал, крик повторился:

— Пятница! Пятница!

Он встал, вгляделся в листву и увидел, как оттуда вылетела серо-зеленая птица и с насмешливым криком устремилась к небольшой роще, куда друзья почти никогда не заходили.

Ему захотелось узнать, что там происходит, и он тоже пошел в ту сторону. Пятнице не пришлось долго искать. На одном из красивейших растений, тюльпановом дереве, висели гроздья диковинных плодов, которые на самом деле оказались гнездами попугаев.

После полудня он вернулся туда с Робинзоном. Попугаи на ветках тюльпанового дерева громко загалдели, но тут же притихли, увидев приближающихся людей. Робинзон и Пятница остановились под деревом. Вокруг было тихо.

— Я никогда не замечал попугаев на нашем острове, — сказал Робинзон. — Наверное, они прилетели с какого-нибудь острова неподалеку отсюда, чтобы отложить яйца.

Пятница только открыл рот, чтобы ответить, как его перебила чудовищная разноголосица: все попугаи разом заговорили. «Никогда, никогда, никогда», — кричал один. «Прилетели, прилетели, прилетели», — повторял другой. «Отложить, отложить, отложить», — тараторил третий, и общий гул звенел в ушах: — «Острова, острова, острова». Робинзон и Пятница, оглушенные, убежали к прибрежным соснам.

— Впервые после крушения шум голосов мне мешает, — вскричал Робинзон, вспомнивший годы одиночества.

— Шум голосов, шум голосов, шум голосов, — раздался пронзительный голос из ветвей ближайшей сосны.

Пришлось бежать дальше, к морю, где волны бьются об песок.

С тех пор, стоило Робинзону и Пятнице заговорить, насмешливый голос из ближайших кустов перебивал их, повторяя все слова. Робинзон, озверев, всюду ходил теперь с палкой и, срывая злость, метал ее в голоса. Ни в одного попугая он так и не попал, зато нередко видел, как они удирают с воплями, похожими на издевательский смех.

— На самом деле, — сказал Пятница через несколько дней, — я думаю, это хороший урок. Мы слишком много говорим. Говорить не всегда хорошо. В моем племени, у араукан, человек тем мудрее, чем меньше говорит. Чем больше говоришь, тем меньше уважения. Самые болтливые среди животных — обезьяны, а среди людей — дети и старухи.

Тут, почти у самых его ног, раздался крик «Дети, дети, дети!», но он не дал сбить себя с толку. Он показал Робинзону несколько знаков, которыми можно было высказать самые важные вещи.