В своем трактате «Забытое слово›» Бернар Тревизан проводит параллель между догматом о Троице и тремя алхимическими началами (сера, ртуть и соль): «Есть троица в единстве и единство в троице, кою образуют тело, дух и душа. Подобна ей другая троица — сера, ртуть и мышьяк».[13]

Подобным образом и в ту же самую эпоху английский адепт Джордж Рипли уподобил Великое Делание победе, одержанной над первобытным грехопадением: «Оба, мир и камень, вышли из бесформенной массы. Низвержение Люцифера, как и первородный грех, символизирует собой порчу простых металлов».

По поводу таинственного секретного огня, необходимого для успеха Великого Делания, Василий Валентин в своей «Микроскопии» написал следующие загадочные слова: «О слепой мир, не способный распознать ens naturae concentratum (концентрированную сущность природы), quinta essentia solis et lunae et omnium rerum (квинтэссенцию Солнца и Луны и всех вещей). Ты имеешь перед собой достаточный огонь, неистовую субстанцию пылающей сущности, наиболее едкое вещество милосердной природы, и бежишь от него, словно дьявол, в своем чистом невежестве и небрежении».

Речь шла — по крайней мере, как мы склонны полагать — о том, чтобы суметь уловить сам принцип, одушевляющий все вещи, иначе говоря, извлечь его, дабы он объявил себя*. Здесь перед нами предстает в действии один из постулатов Великого Делания: возможность воспроизвести, в реторте или в тигле, то, что происходило в начале земного цикла, когда материя была организована под действием Божественного света, Начального огня.

Даниэль де Морли, теолог XIII века (ставший в 1220 году епископом Парижским), в своей «Книге о природах дольних и горних» дал следующее определение алхимии:

«…Наука о трансмутации металлов в другие виды; наука образов, кои Тот греческий (то есть Гермес Трисмегист) показывает в великой и универсальной "Книге Венеры"; наука зеркал… как это показывает Аристотель в трактате о варке стекла».

В своем труде “Speculum naturae” («Зеркало природы») Винсент из Бовэ говорит о «камне и эликсире, для получения которых искусство имитирует природу».

Имеются тексты, которые, хотя и дают основание для символических трактовок, тем не менее содержат описание конкретных явлений. Таков, например, трактат Василия Валентина «Двенадцать ключей философии», отрывок из которого процитируем:

«Человек дважды огненный (соединение двух начал) должен питаться белым лебедем; два начала уничтожат друг друга и вновь возвратятся к жизни. И воздух четырех частей света завладеет тремя четвертями заключенного огненного человека, так что можно будет услышать прощальное пение лебедей, явно выраженные музыкальные звуки».

Следует заметить в конце этой фразы аллюзию на воспринимаемый слухом феномен, сопровождающий успешное завершение одной из решающих операций алхимического делания.

По представлению алхимиков, рассматривавших металлы не как некие бездушные вещества, но как живые существа, следовало исходить, отмечает Василий Валентин, «… из определенного металлического корня, из которого по предопределению Творца должны происходить металлы».

Первичная материя минерального происхождения, с которой надлежало начинать работу, должна была «соединять в себе два тела и семя», то есть два взаимодополняющих начала (мужское и женское — активное и пассивное), и плюс к тому соль.

В своем трактате «Забытое слово» Тревизан пишет о воде следующее: «Вода сама по себе творит все, поскольку она все растворяет, коагулирует все, что сгустилось, и разрывает все без посторонней помощи; в ней самой содержится нечто окрашивающее и окрашенное. Короче говоря, наше творение есть не что иное, как пар и вода, которая все очищает, моет, белит и окрашивает».

Но о какой воде идет речь — о простой ли питьевой? Это весьма сомнительно. Точно так же закрадывается сомнение, когда читаешь в «Книге Латефия» следующий пассаж: «Эта вода есть белый пар, проникающий в совершенные тела и соединяющийся с ними подобно тому, как душа соединяется с телом».

В своей «Книге о естественной философии металлов» Бернар Тревизан поясняет, что, дабы преуспеть в алхимическом делании, необходимо использовать первичную материю, добытую из рудника и находящуюся на стадии двойного минерала: «Наше творение происходит от одного корня и двух ртутных субстанций, взятых совершенно необработанными, извлеченных из рудника цельными и чистыми, соединенных огнем любви».

Если верить Василию Валентину, философский камень сначала бывает твердым, он являет себя в твердой и кристаллизованной форме. Однако, по мере того как его начинают использовать, он даже при обычной температуре размягчается и в конце концов переходит в жидкое состояние — тогда он становится универсальным Меркурием, сияющим в темноте, «точно маленькое солнце». Велик соблазн истолковать это его свойство как радиоактивность. Именно поэтому, повторяем, очень важно всегда воздерживаться от слишком поспешного уподобления средневековых алхимиков нашим современным «дробителям атомов».

Однако трудности интерпретации все более возрастают для историка, когда он осознает тот факт, что средневековые алхимики (и их преемники) предпочитали наслаивать одно на другое два параллельных смысла.

Вот, к примеру, текст «Книги Артефия», в котором второй смысл с очевидностью наслаивается на простое описание конкретного феномена, наблюдаемого в лаборатории (выделение газа): «Но как только он начинает подниматься, он перерождается, заряжается в воздухе, он наполняется в нем жизнью и становится совершенно духовным и нетленным».

Тот же самый пассаж с успехом можно применить к фазе возгонки не на уровне работы с минералами, но в стадии внутренних метаморфоз, кои претерпевала психика алхимика в процессе делания. В нем можно также усматривать аллюзию на одну из наиболее трудных для интерпретации герметических поговорок-рекомендаций: ‹Solve et coagula› («Растворяй и сгущай»). Эта формула, несомненно, означала определенную фазу завершающих трансмутационных операций Великого Делания, но при этом подразумевались также и другие процессы, касавшиеся, очевидно, тайны перемещения тел. Адепт будто бы обретал способность, если он достигал поистине тотального успеха, «растворять» (solvere) свое физическое тело, «сгущая» (coagulare) свою нетелесную, просветленную субстанцию. Именно об этой таинственной двойной метаморфозе («Solve el coagula»), очевидно, идет речь в следующем пассаже того же Артефия: «Именно потому надлежит сублимировать то и другое, то есть тело и дух, чтобы все, что в них есть чистого, возносилось вверх, а все нечистое оседало в процессе бушевания бурного моря».

Чередование фаз Великого Делания, осуществляемого влажным путем, похожим образом описывается всегда и всеми авторами. Этот установившийся порядок можно встретить уже в манускриптах греческих алхимиков, творивших в Александрии. Вот отрывок из труда Синезия: