«О, да ты, братец, из тех учёных зануд, что всё записывают».

— Я всё это сам изобрёл, — говорил управляющий с гордостью, «чернильными» пальцами тыча в расчерченные страницы книги, — весьма полезно то для ведения хозяйства. В том числе и господин всегда сможет проверить, как идут дела в его земле. Разобраться в этом не сложно, главное желание иметь и грамотным быть.

— Уж очень вы учёны, — сказал кавалер задумчиво, — какую же вы плату потребуете за учёность свою?

— Прошу я немного, — отвечал Эрнст Кахельбаум, — прошу лишь шестьдесят талеров Ребенрее и два процента с прибыли.

— Шестьдесят талеров содержания, да ещё два процента? — удивился кавалер.

А тут заговорил Ёган:

— Господин, вы больше тысячи душ приведёте, мне с такой прорвой не справиться, ей-Богу, я даже думать боюсь, что мне с ними со всеми делать. Возьмите этого господина. Сразу видно, что он человек сведущий.

— Два процента! — отвечает кавалер. — Да ещё содержание.

— Господин мой, — заговорила Бригитт. — Давайте возьмём этого учёного мужа, коли станет он нам не по карману, так будем его просить уйти. А пока пусть он поможет.

— Да-да, — поддерживал её Ёган. — я с господином Эрнстом Кахельбаумом говорил, он и в посевах, и в скоте, и в земле оказался сведущ. Я как только сказал ему про нашу землю, так он сразу мне назвал, что будет у нас расти, а что нет, и всё без ошибки назвал.

Волков чуть подумал и спросил:

— А отчего же вы всё-таки ушли от графа?

— Говорить о своих нанимателях прежних считаю неприличным, — важно отвечал Эрнст Кахельбаум.

— Неприличным? Ну что ж, может, вы и правы…, - произнёс кавалер. — Ладно, я вас беру, но управляющим будет мой человек Ёган. Его я знаю не первый год, он мне предан. А вы будете вторым человеком, и его слово над вашим будет решающим.

— Воля ваша, господин, — отвечал Эрнст Кахельбаум с поклоном. — Соберу семью и вещи и через два дня буду у вас.

Когда он ушёл, Волков заметил, садясь в карету к уже сидевшей там Бригитт:

— Дорог, да ещё и спесив. И не говорит, почему от графа сбежал. Подбили вы меня на глупость, кажется.

— Господин, мне одному со всем не справиться, — говорил Ёган, закрывая за ним дверцу. — Слыхано ли дело, тысяча душ придёт. И мне отвечать за всех! Боязно.

— Боязно! — передразнил его Волков. — Трус!

Дома были уже ночью. Сыч с Ежом пришли к нему и спросили, что делать с пленным.

— Он мне ещё нужен, — ответил Волков. Кавалер надеялся, что когда вернётся с войны, всё-таки вызнает наверняка, кто и почему на него нападал. А мысли у него были. Подозрения были. И зачинщик, кажется, уже был. Одного не было. Не было причины.

Но ничего, когда он найдёт зачинщика и припрёт его к стене, поставив перед ним бриганта-свидетеля, то и причина станет ясной.

А пока он, не зайдя даже домой, чтобы поцеловать жену, лишь высадив Бригитт, поехал сразу в трактир. А кабак битком. Духотища страшная, откуда столько всякого народа набралось — непонятно.

Раньше, когда он только приехал в Эшбахт, была тут пустыня. В деревню кабаны дикие забегали, а сейчас, в полночь, за столом в кабаке места свободного не найти. Подёнщики, купчишки мелкие и не очень, строители, девки, солдаты из тех, что ранены были или изувечены в прежних делах и в новый поход с господином не пошли.

Сразу его заметил трактирщик, прибежал, кланяясь:

— Присесть желаете, господин?

— Нет, — отвечает кавалер сухо и осматривается. — Народу у тебя тут много. Нет ли воров? Имей в виду, ни жуликов, ни воров тут не потерплю. Узнаю, что воры завелись или, пуще того, конокрады, так и их выгоню, и тебя с ними.

— Что вы? Что вы, господин? — уверял хозяин заведения, перепугавшись. — Ни воров, ни жуликов тут нет, играют в кости людишки, но по мелочи, без драк, а всех злых людей отсюда господин Сыч сразу отваживает. Они тут не приживаются. Нет.

Волков повернулся и пошёл наверх в покои. Думал будить Агнес, а она не спала. Да ещё и одета была в платье. Словно ждала его.

— Я свои дела решил, — сказал он, поздоровавшись и садясь на постель подле неё. — Теперь ты делай.

— Сделаю, — отвечает девица. Лицо её белое, красивое, но холодное аж до мороза, даже ему она кажется сейчас страшной. И она продолжает: — Сыча я с собой заберу. Надобен будет, — она кричит: — Ута!

Тут же дверь отворяется, и на пороге комнаты появляется служанка Агнес.

— Игнатий карету запряг?

— Я ему сказала, как вы велели, сейчас пойду спрошу.

— А вещи все собрала? Не дай Бог забудешь что…, - продолжает девушка с угрозой.

— Ой, пойду проверю…, - говорит служанка испуганно и уходит.

— Ты, что, сейчас думаешь уехать? — удивляется кавалер.

— А чего тянуть? — отвечает дева.

«Она знала, что ли, что я сейчас приеду? Спать не собиралась, собралась уже!»

— А Сыча ты с собой взять хотела… Так, может, не сыщешь его сейчас.

— Чего его искать? — девушка встала с кровати. — Он сейчас тут, в кабаке, место только что своё любимое себе отвоевал, деньгой перед девками хвастает, думает с приятелем своим пьянствовать до утра да бабам подолы задирать.

— Ты, что, видишь всё это? — холодея сердцем, спрашивает кавалер.

А Агнес смеётся:

— Да нет, просто Сыча, подлеца, знаю. Давайте прощаться, «дядюшка», пойду Сыча огорчать, скажу, что не попьянствует он сегодня.

Волкову кажется, что она врёт. Он думает, что она уже так наловчилась чувствовать, что даже через стены знает, есть ли кто из её знакомых в кабаке.

Он встал, обнял девушку. Поцеловал в лоб. Она целовала ему руку.

— Ты смотри, аккуратна будь, чтобы на тебя и не подумали.

— Не волнуйтесь, дядя, — отвечала дева уверенно, — я буду тиха, не подумает на меня никто, а на вас и подавно, а ворога вашего через неделю не станет.

Говорила она это так спокойно и уверенно, что он даже перестал волноваться о деле страшном. Он долго смотрел на девушку и наконец задал тот вопрос, который его волновал даже больше, чем судьба графа.

— А я…? Буду ли я ещё тогда, переживу ли врага своего, я ведь опять на войну еду? И война та будет пострашнее прежней.

— Будете, дядя, будете, — отвечала Агнес уверенно.

А он вдруг ей не поверил. Почувствовал, что не знает она наверняка, говорит, чтобы его успокоить. Поцеловал её ещё раз и пошёл прочь.

Когда он спустился вниз, услыхал знакомый голос. То Фриц Ламме, сидел он за лучшим столом и уже в объятиях молодой и не худой трактирной девки с распущенными волосами, у которой груди едва удерживались за лифом платья, и кричал разносчице на весь кабак: