Она отвечала ему – без слов, одним голосом. Он ощущал ласку ее прохладных пальцев на лице и зачарованно шел дальше, пока не упал в расщелину. От удара вышибло дух, и он лежал, оцепеневший, глядя, как плывущий над ним туман спешит поглотить все вокруг. Потом он услышал, как шепчутся скалы, и пополз, а затем и побежал. Снова упал, снова поднялся и побежал дальше.

Вскоре он рухнул наземь, не в силах больше двигаться, и съежился в страхе на жесткой траве, окруженный пустотой, ослепленный ею. Когда его позвали знакомые голоса, он хотел откликнуться, но лишь захрипел отчаянно – от недавних криков он практически онемел. Он снова и снова бежал навстречу голосам, спотыкался и скатывался по склону, натыкался на скальные выступы, взбирался на вершины камней, а голоса уплывали, растворялись в тумане, оставляли его в одиночестве…

Его нашел Мак. Огромная рука внезапно схватила Уильяма и подняла, исцарапанного и окровавленного, прижала к грубой рубахе шотландского слуги так, словно никогда не отпустит.

Уильям сглотнул. Когда ему снились кошмары, он часто просыпался на руках Мака. Или просыпался в холодном поту, не в состоянии больше заснуть из страха перед ждущим его туманом и голосами.

Что-то зашуршало, зашумело. Узнаваемо запахло свиным навозом, и Уильям старался не шевелиться: дикие свиньи опасны, если их потревожить. Шум усилился, раздалось сопение, массивные тела, стряхивая на себя воду, ломились сквозь кусты остролиста. Уильям выпрямился и завертел головой, пытаясь определить, откуда именно доносятся звуки. В тумане трудно не заблудиться, так что свиньи, скорее всего, шли по тропе.

Болото пересекали проложенные оленями тропы, которыми пользовались все, от опоссумов до черных медведей. Тропы эти бесцельно петляли, но неизменно вели к питьевой воде и огибали трясины.

О его матери говорили еще кое-что. «Она всегда была беспечной», – печально качала головой бабушка. Ее встревоженный взгляд останавливался на Уильяме. «Храни тебя Господь, ты такой же, как она», – говорил этот взгляд.

– Может, я и такой же, – громко сказал Уильям, сжимая в руке острогу и вызывающе выпрямляясь. – Но я не умер. Я еще жив.

Уж в этом-то он был уверен.

Через три дня, в полдень, Уильям обнаружил озеро. Он вышел к нему сквозь рощу растущих прямо из заболоченной земли высоких кипарисов, чьи огромные стволы напоминали колонны в храме. Испытывая головокружение и страдая от лихорадки, по щиколотку в воде он медленно брел к озеру.

Воздух и вода были неподвижны, лишь ноги Уильяма медленно рассекали водную гладь да звенела вьющаяся вокруг мошкара. Его глаза опухли от комариных укусов, а вошь обзавелась компанией из клещей и песчаных блох. Снующие туда-сюда стрекозы не кусались, как те маленькие мушки, что сотнями роились вокруг, но донимали его иным способом – их прозрачные крылышки и сверкающие тела отливали на солнце золотистым, голубым и красным, вызывая головокружение.

Деревья отражались в воде с невероятной четкостью – Уильям иной раз с трудом понимал, по какую сторону водной глади находится он сам. Ощущение верха и низа терялось, головокружительный вид сквозь ветви кипарисов был одинаков и вверху, и внизу. Самый большой обломок дерева Уильям из раны вынул и постарался, чтобы грязь вышла с кровью, однако под кожей все же остались мелкие занозы, и рука распухла и ныла. Голова тоже болела. Он медленно брел сквозь удушливо-жаркое оцепенение. Глаза жгло, на краю поля зрения что-то слабо мерцало.

Расходящиеся от сапог волны дробили отражение, и это помогало не упасть. Но стрекозы… Из-за них его качало из стороны в сторону, и он терял ориентиры, потому что стрекозы, казалось, не принадлежали всецело ни воздуху, ни воде, а были частью обеих стихий.

В воде на расстоянии нескольких дюймов от правой щиколотки что-то двигалось. Моргнув, Уильям заметил темную тень и ощутил колебания воды, когда тяжелое тело проплыло мимо, высунув наружу отвратительную треугольную голову.

Ахнув, Уильям остановился. Щитомордник, к счастью, нет.

Уильям смотрел ему вслед и размышлял, годится ли эта ядовитая змея в пищу. Впрочем, не важно, остроги у него уже нет. Он успел сразить ею трех лягушек, прежде чем обмотка не выдержала. Лягушки были маленькие и на вкус не так уж плохи, пусть даже их сырое мясо и тянулось, словно резина. Желудок отозвался болью и урчанием, Уильям едва поборол соблазн нырнуть за змеей.

Может, удастся поймать рыбу.

Вскоре по воде прошла рябь, и отражения деревьев и облаков сменились сотнями переливчатых маленьких волн, плещущих о серо-коричневые стволы кипарисов. Уильям поднял голову и увидел впереди озеро.

Оно оказалось широким, гораздо больше, чем он предполагал. Среди огромных кипарисов, растущих прямо в воде, белели на солнце пни их прародителей. На дальнем берегу темнели заросли нисса, ольхи и калины. Озеро простиралось на мили вокруг; настоянная на листьях и коре вода была коричневой, словно чай.

Облизнув губы, Уильям зачерпнул пригоршню этой воды и принялся пить. Она оказалась свежей и слегка горьковатой.

Он провел мокрой рукой по лицу и вздрогнул от ощущения прохладной влаги.

– Отлично, – выдохнул он и решительно двинулся вперед.

Озеро Драммонд назвали так в честь первого губернатора Северной Каролины. Уильям Драммонд и отряд охотников заблудились в болоте. Выжил только губернатор – через неделю он вернулся, полумертвый от голода и лихорадки, но с известием о большом озере в центре Великого Мрачного болота.

Уильям прерывисто вздохнул. Что ж, его никто не съел. И он вышел к озеру. Но в какой стороне город?

Он медленно обвел взглядом берег, выискивая поднимающиеся из труб струйки дыма или промежутки в зарослях деревьев, свидетельствующие о том, что рядом живут люди. Ничего.

Вздохнув, он достал из сумки шестипенсовик. Подбросил монету вверх и чуть не уронил, когда та ударилась о его неуклюжие пальцы. Решка. Значит, налево. Он решительно повернулся и…

Мелькнула белая пасть щитомордника, Уильям вовремя успел отдернуть ногу, и зубы змеи вонзились в голенище сапога.

Вскрикнув, Уильям яростно затряс ногой, избавляясь от змеи. Та сорвалась с сапога и с плеском скрылась под водой, но, ничуть не обескураженная неудачей, тут же развернулась и снова бросилась к Уильяму.

Он сорвал с пояса сковороду и изо всех сил ударил ею по воде. Змея взлетела в воздух, а Уильям развернулся и быстро побежал к берегу.

Он вломился в заросли эвкалипта и можжевельника и остановился, облегченно переводя дух. Однако передышка была короткой. Змея выбралась на берег – ее коричневая шкура блестела, словно медь, – и заскользила сквозь заросли прямо к нему.

Вскрикнув, Уильям сорвался с места. Он бежал наугад, натыкаясь на деревья и ударяясь о стволы и ветки, ноги с чавканьем вязли в грязи. Он не оглядывался, но и вперед едва смотрел, вот и врезался в мужчину, оказавшегося на пути.