Он разбирал надпись по буквам, шевеля губами. Потом, уронив диск, посмотрел на разбитые колени с белой коркой соли, на волосатый живот – и удивленно произнес хриплым голосом:

– Кристофер Хэдли Мартин. Мартин. Крис. Это же я!

Он вырвался наконец из костяной сферы черепа, вступив во владение всем телом. Он снова существует – всплыл на поверхность оживших глаз, обрел воздух и свет. Сверху падают солнечные лучи, внизу искрится море. Под ногами твердая скала, покрытая белыми слоями птичьего помета, реальная точка в океане, имеющая широту и долготу. Здесь вдоволь пресной воды и моллюсков, а за горизонтом проходят настоящие корабли. Он быстро поднялся на ноги и побрел вокруг скалы, переворачивая разбросанную на солнце одежду. Понюхал трусы, рассмеялся. Вернулся к документам, поворошил их. Поднял монеты, подбросил в руке и уже собирался было зашвырнуть в море, но остановился.

– Слишком театрально.

Он посмотрел на спокойное море.

– Я из себя героя не строю. Но у меня есть здоровье, образование и разум. Меня так просто не возьмешь.

Море не ответило. Он глуповато ухмыльнулся.

– Настоящим удостоверяю свою решимость выжить… Говорю сам себе, ясное дело. – Он окинул взглядом скалу. – Первым делом надо обследовать владения.

Скала из неведомого острова превратилась просто в скалу. В лучах солнца, когда мучительный холод отступил, ее можно было не только увидеть, но и понять. Загадочные впадины представляли собой выветренные концы вертикальных пластов, а стенками служили уцелевшие слои более прочной породы. Когда-то, под действием внезапных судорог земных недр, сдавленный и разогретый слой первобытных отложений прорвался, и его обломок вознесся вверх, вспарывая ил и глину, словно растущий зуб, прорывающий мякоть десны. Менее спрессованные слои постепенно разрушились, превратившись во впадины с зазубренными краями, похожие на истрепанные книжные страницы. Стенки кое-где разрушились, и их куски разбросало по дну впадин. Скалистый склон уступами спускался вниз, расщелина за расщелиной, с запада на восток.

Стены отвесных утесов подточила вода, их разъели в кружево обширные колонии живых организмов. Вершину скалы устилала затвердевшая белая масса, покрытая зловонной водой, а ниже – там, где синели ракушки разбитых мидий, – поверхность оставалась чистой или была облеплена моллюсками и водорослями. Дальше шла полоса мелководья, за ней торчала скала поменьше, потом еще одна и еще несколько, вытянувшиеся в слегка изогнутую линию, за которой отмель заканчивалась, и море круто поднималось вверх, встречаясь с небом.

Мрачно вглядываясь в гряду скал, он поймал себя на мысли, что видит в них зубы. Вот они, один за другим возникают из челюсти… нет, не так – опускаются, вернее, сглаживаются в бесконечном, медленном движении. Старые зубы, коренные, совсем стертые за ту вечность, в течение которой перемалывали то, чем питаются скалы.

Он в раздражении помотал головой. Дыхание перехватило от внезапной боли в шее.

– Нет, такой долгий процесс не может иметь отношения к…

Слова оборвались, он взглянул в небо, оглянулся через плечо. Повторил:

– Такой долгий процесс…

В звуках, вылетающих изо рта, слышалось что-то странное, и дело было вовсе не в хрипоте от возможной простуды или надрыва голоса.

Он громко пропел:

– Alouette, gentille Alouette…

Потом, зажав нос пальцами и надув щеки, попытался прочистить уши, но ожидаемого щелчка не последовало. Глаза болели и слезились. Он нагнулся, упираясь руками в избитые колени, сильно потряс головой. Не обращая внимания на боль в шее, покрутил ею изо всех сил, в надежде почувствовать воду в ушах.

Выпрямился и, повернувшись к широкой морской глади, спел гамму:

– Ла-ла, ла, ла, ла, ла ла-ла!

Звук замер во рту.

Встав в позу, продекламировал:

– Усталый месяц с фонарем в руке в дверях рассвета топчется в тоске…

Слова, дрожа, растворились в пустоте. Он поднес руку ближе к лицу.

– Проверка. Проверка. Принимаю тебя, сила…

Сомкнув губы, медленно опустил руку. Небесный свод, синий, как в ледяном эскимосском иглу, ушел ввысь, видимое пространство раздвинулось скачком. На крошечную скалу посреди Атлантики набегали океанские валы. С внезапно напрягшимся лицом он шагнул между разбросанными бумагами.

– Боже мой!

Он вцепился в каменного гнома и прижался к его сгорбленным плечам, раскрыв рот и уставившись в пространство. Сердце колотилось так, что вздрагивала кожа между ребрами. Костяшки пальцев побелели от напряжения.

Раздался скрежет. Каменная голова гнома отвалилась и с грохотом покатилась с утеса вниз. Шумно плеснула вода.

Бормоча проклятия, он спустился по склону вниз, схватил первый попавшийся камень и попытался отволочь наверх, но сдвинул всего на пару шагов. Чертыхаясь, рухнул на камень. В пределах досягаемости не было ничего подходящего. Он кинулся на вершину и замер, в ужасе глядя на обезглавленную пирамиду. Спустился обратно к неподъемному камню и принялся за него всерьез, ворочая с боку на бок и расчищая путь к вершине. Тело совсем выбилось из сил, руки кровоточили. Наконец, обливаясь потом среди раскиданных бумаг, он разобрал гнома и установил на новом камне, который в конечном счете оказался не таким уж тяжелым для человека с образованием, разумом и волей.

Четыре фута.

Он затолкал в щели твердые белые картофелины.

– В зарослях крапивы опасностей мы сорвем…

Воздух впитал голос, как промокательная бумага.

Держись.

Образование и разум.

Стоя рядом с гномом, он снова заговорил, словно перед недоброжелательной аудиторией, не считаясь с тем, внимают ему или нет.

Конечная цель – спасение. А для этого как минимум надо выжить. Необходимо поддерживать в теле жизнь, дать ему воду, пищу и укрытие. Хорошо или плохо у меня выходит, главное, чтобы вообще что-нибудь получалось. Пока нить жизни не оборвалась, она будет связывать будущее с прошлым, несмотря на эту страшную паузу. Таков пункт первый.

Пункт второй: надо быть готовым к болезням. Подвергая тело лишениям, нельзя ждать, что оно, бедное, станет вести себя как в уютном гнездышке. Нужно быть начеку и реагировать на первые признаки недомогания.

Пункт третий: следить за психикой. Не дать безумию застать меня врасплох. Уже сейчас, в любой момент, могут появиться галлюцинации. Вот где начинается настоящая борьба – надо говорить вслух, даже если ничего не услышу. В обычной обстановке беседа с самим собой – признак сумасшествия, но здесь это доказательство сохранения личности.

Пункт четвертый: без моей помощи меня не спасут. Главное – оставаться на виду. У меня нет даже палки, чтобы нацепить на нее рубаху, а они могут пройти мимо скалы и даже бинокль на нее не наведут. Но если посмотрят, то увидят Гнома, сообразят, что кто-то его сложил, и заберут меня. Остается только выжить – и ждать. И не терять чувства реальности.