Это типичный пример того, как непроработанная психическая травма, вызванная потерей двух нерожденных детей, влияет на отношение матери к своему ребенку. Наличие серьезных проблем в полной мере проявляется при расставании. Ведь у Марка уже сложился на основе опыта раздвоенности дезорганизованный тип привязанности: иногда мама заботливо и чутко относится к мальчику, а иногда глаза ее полны страха и она не может отпустить его от себя, посылая противоречивые импульсы: «Ну, давай, иди в группу, что же ты?» и «Нет, оставайся лучше со мной!» Она сообщает Марку, что в ясельной группе он будет в безопасности и может довериться воспитательнице, но в то же время характер расставания и выражение ее лица свидетельствуют о другом: «Будет лучше, если ты останешься со мной: жизнь слишком опасна, и в худшем случае может даже случиться так, что ты погибнешь. А я страшно боюсь тебя потерять. Поэтому лучше не уходи от меня». Эти крайне противоречивые установки, сообщаемые матерью – ее голосом, мимикой, мелодикой речи и пластикой, – безусловно, улавливаются Марком и повергают его в состояние полной потерянности, в котором он беспомощно барахтается между ощущениями безопасности и нависшей угрозы. Он не может интегрировать все эти несовместимые сообщения и сопровождающие их чувства. В данном случае, скорее всего, можно говорить о существовании дезинтегрированной, или дезорганизованной, внутренней модели привязанности. По мере того как у Марка повышается потребность в эмоциональной близости с мамой (система привязанности приходит в активное состояние), запускается патологический механизм уже действующей модели привязанности, что выражается в противоречивом поведении, смене направлений движения: Марк то приближается к матери, то удаляется от нее, и состояния транса и истерики внезапно сменяют друг друга. Мы можем также прогнозировать, что, повзрослев, Марк будет вести себя не менее «странно», когда ему придется расставаться с кем-то из людей, к которым он успел привязаться, что вероятнее всего будет вызывать у окружающих недоумение и раздражение.

Нарушения привязанности возникают тогда, когда дети на первом году жизни испытывают различные формы насилия со стороны близкого к ним человека. К ним относятся: игнорирование потребностей ребенка, как эмоциональных, так и физиологических, словесные оскорбления, физическое и сексуальное насилие, а также присутствие ребенка в качестве свидетеля насилия, совершаемого кем-то из близких. Кроме того, причинами подобного нарушения могут стать внезапная разлука с человеком, к которому привязан ребенок, и замена его другим, без всякого переходного периода и времени для адаптации. Типы нарушений привязанности подробно описаны в моей книге «Bindungsstörungen: Von der Bindungstheorie zur Therapie»[2]. Поэтому я хотел бы коротко остановиться только на двух из них.

1. Недифференцированность в проявлениях привязанности

Многие дети растут в семьях или детских домах в условиях постоянного пренебрежения их душевным миром. У них нет близких людей, которые могли бы общаться с ними на эмоциональном уровне, никого, кто мог бы прислушаться и чутко ответить на переживания ребенка. Следствием такого тотального безразличия со стороны взрослых становится не только замедленный рост младенцев. Сравнение детей, не знающих душевной близости, с ровесниками, живущими в эмоционально благополучной обстановке, показывает, что первые заметно отличаются от вторых меньшим объемом головы. Это вызвано тем, что у ребенка, растущего в условиях острого эмоционального дефицита, а нередко и физической запущенности, не выделяются в достаточном количестве гормоны, отвечающие за клетки роста, а также гормоны, стимулирующие объединение специфических нейронов головного мозга. Со временем начинают проявляться и особенности в поведении этих детей: уже на первом, а затем втором и третьем году жизни ребенок без разбора идет ко всем незнакомым людям, забирается к ним на руки, прижимается, называет их «мама» и «папа». Дети ведут себя по отношению к чужим людям так, словно это самый близкий им человек, с которым полностью отсутствует дистанция. Такое поведение ни в коей мере не является проявлением привязанности ребенка. Правильнее рассматривать его как способ социальной адаптации к эмоциональному безразличию (как это чаще всего бывает в интернатах), вызванному отсутствием близкого, заботливого человека, который посвящал бы себя ребенку. Прижимаясь ко всем людям подряд, дети пытаются компенсировать дефицит близких эмоциональных отношений, чтобы найти защиту и внутренний покой.

Этот тип нарушения привязанности действительно чаще всего встречается у детей, выросших в атмосфере полного к ним безразличия. В этих случаях необходимы как можно более ранняя психотерапия, соответствующая возрасту ребенка, и иная среда, в которой у него может постепенно сформироваться надежный тип привязанности. А значит, для спасения этих детей нужно усыновление или какая-то форма опеки, позволяющая ребенку жить в семье.

Для детей с недифференцированным типом нарушения привязанности это поведение совершенно типично. Для того чтобы у Наташи сформировался надежный тип привязанности, необходима интенсивная игровая терапия, а также консультирование и психологическое сопровождение ее приемных родителей. В этих условиях шансы на возникновение специфических, прочных эмоциональных связей с родителями достаточно высоки. Впоследствии можно было бы прогнозировать, что расставание с приемной мамой уже не будет столь «безоблачным», а одной из воспитательниц девочка будет оказывать явное предпочтение. Естественно, крайне важно объяснить и маме, и воспитателям в детском саду, что возникновение определенных сложностей, таких как протест при расставании по утрам, – это неотъемлемая, позитивная часть процесса развития, ведущего к установлению отношений привязанности. Маме и воспитательницам также нужно будет рассказать, что прочные эмоциональные связи с ребенком нередко более «утомительны», чем их полное отсутствие. В то же время эти изменения можно рассматривать как безусловное достижение и своего рода заслугу взрослых, поскольку они являются явным признаком перелома ситуации в лучшую сторону.

2. Отказ от проявлений привязанности

Дети, с младенческого возраста подвергающиеся насилию со стороны близких людей, не могут искать у них утешения и поддержки, даже если им страшно или грустно. Мы видим маленьких детей, которые стоят в слезах перед своими родителями, напуганные лаем собаки; они горестно плачут, но не подходят к маме или папе, не бросаются к ним на колени, чтобы успокоиться. Совершенно очевидно, что ребенок, испугавшийся собаки, нуждается в утешении и защите, но он не идет ни к кому из близких, потому что прежний опыт их взаимоотношений также наполнен страхом и тревогой. Дети, подвергавшиеся насилию, как правило, вообще лишены опыта близких эмоциональных отношений, им неведомо, что в минуты страха и отчаяния кто-то может прийти им на помощь: вместо объятий, сочувствия, попыток отвлечь и утешить они ожидают приступов ярости, обвинений, неприятия и оскорблений вплоть до суровых физических наказаний. Жизненная ситуация этих детей представляет собой дилемму: они боятся взрослого, который наиболее близок к ним, и часто живут в постоянном страхе, поэтому они неосознанно находятся в поиске «настоящего» близкого человека. Но поскольку такого человека рядом нет, они патологическим образом привязываются к тому, кто представляет для них угрозу. Этому своеобразному процессу развития эмоциональных связей я дал название патологической привязанности к насильнику. «Насильником» я называю близкого ребенку человека, который проявляет по отношению к нему открытую агрессию. Эти дети, как правило, испытывают сильный стресс, поскольку близкий человек вызывает у них страх, и именно к нему в трудную минуту они вынуждены обращаться за помощью.