— Гони!

— А Митька?

Не было Митьки. Верно, в лес дунул. И правильно. Ждать его было нельзя.

Кнутом, что было мочи, Лёшка лупанул по коням — раз, другой. Те всхрапели, рванулись. Сзади, хлюпая по грязи, бежал кто-то. Татёнок, неугомонный!

Ну, Алёшка ему ещё разок наддал, теперь уж не по руке — по роже. Кувырком полетел!

— Видал, как я малого? — похвастался довольный собой Алёша.

— Он не малой, он старой, — непонятно ответил Илейка, стуча зубами. — Гони! Гони!

Кони понемногу разбегались, но надо б побыстрей. Что с них взять — не рысаки, да телега тяжелым гружена.

Эх, не поспели. Выскочила на дорогу черная тень. Страшный голос проорал:

— Стой, застрелю!

Как назло, полыхнула зарница — будто нарочно, разбойнику в помощь.

Он бежал сзади, близко. В одной руке сабля, в другой пистоль.

А может, наоборот, только зарница мальчиков и спасла. Кабы не она, не стал бы Боярин в темноте зря пулю переводить. Догнал бы да иссёк клинком. Ныне же остановился, вскинул огненное оружье, прицелился прямо в возницу.

— Матушка! — взвизгнул Алёшка, воззвав то ли к попадье-покойнице, которую не помнил, то ли к Богородице.

И маменька, а может, Матерь Небесная, заступилась за сироту. Щёлкнул пистоль, а выстрелить не выстрелил. Видно, от дождя порох отсырел. Или фитиль перекосило. Ну, а когда лиходей отшвырнув бесполезную железяку, вновь догонять кинулся, тут уж поздно было. Кони, родимые, наконец на разгон пошли. Им на четырех ногах ловчей, чем разбойнику на двух, по скользкому. Лёшка толкнул локтем друга.

— Уходим! Уходим!

Сзади из темноты донеслось:

— Яха, коней из колымаги выпрягай! Быстрей, мать твою, быстрей!

Догонять будут. Илья вырвал кнут, оставив товарищу вожжи. Принялся нахлёстывать сам.

Телегу кидало по мокрой, заросшей травами дороге, из стороны в сторону.

— Не туда едем! — крикнул вдруг Илья. — Надо было к деревне, а ты назад к мельне повернул!

Алёшка огрызнулся:

— Сам бы поворачивал. До того ль было?

Ильша оборотился к охающей женщине.

— Боярыня, или как тебя, вылезать надо, в лесу прятаться! Верхие, они нас живо догонят.

Но та была совсем без ума, ничего не слышала, не понимала. Только вскрикивала при каждом толчке. Делать нечего, Илья её непочтительно тряхнул за плечо.

— Ты кто будешь? Откуда?

Она захлопала глазами, будто только что проснулась.

— Княгиня Милославская. Из Сагдеева.

— Это за рекой которое?

Мальчики переглянулись.

— До плотины доскачем, там повозку бросим, пеши перебежим, — сказал Илья. — Дальше, тово-етова, лесом. Вёрст пять, думаю, будет.

Лёшка напомнил:

— А Бабинька?

— Лучше она, чем те…

По Алёшкиному, это еще поглядеть, где оно лучше — в волчьих зубах, иль у черта в когтях, но спорить было нечего. Как выйдет, так и выйдет. Прежде реки бы не догнали.

— Скачут! — схватил за руку Илья. Сквозь лязг и скрип телеги, сквозь лошадиный храп сзади донёсся заполошный топот копыт. — Наддай, родимые!

Вот уж и деревья расступились, и вода шумит, но ясно, что перебежать на ту сторону, да с квелой бабой, да с люлькой не получится. Как раз посреди реки застигнут.

— Что делать?! — бросил вожжи Алёшка.

— Держись крепче. И ты, боярыня. — Илья взял поводья сам, погнал телегу вперед, где над проломом торчали щелястые доски.

— А-а-а-а! — завопил попович, размашисто крестясь от лба до пупа.

* * *

Было б истинное чудо Господне, вроде прохождения евреев сквозь Чермное море, если бы тяжелая телега перенеслась на ту сторону по шаткому, дырявому настилу. Илейка был уверен, что неповоротливые кони беспременно оступятся, но кони-то как раз не подвели — вынеслись, милые, по досочкам, будто по проезжему тракту.

«Спаслися!» — промелькнуло в голове у возницы. Ох, преждевременно.

Лошади проскочили, передние колеса тоже сподобились, а вот задние… Сорвались с досок в пролом. Затрещало дерево, разверзлась дыра. Повозку накренило, тяжелый груз потащил назад всю упряжку. Тщетно ржали и упирались копытами кони. И животных, и телегу, и сидевших в ней людей утянуло в прореху, где шипел и бурлил поток, изливаясь из пруда в реку.

Лопнули канаты, посыпались бочонки. Стукались об ось, оставшуюся от мельничного колеса, и все легли за верхний рубеж перепада, на глубину. Один бочонок лениво, словно нехотя, коснулся дубовым краем Илейкиного виска. Много ль мальчишке надо? Не пикнул, бултыхнулся вниз, в реку, и камнем на дно.

Вверх тормашками, с визгом полетела княгиня. Раздувшееся платье на миг вынесло ее на поверхность, но поток крутанул несчастную, плеснул водой в разинутый рот: на, подавись — и проглотил, не отдал.

Лишь цепкий, как кошка, и легкий, как блоха, Алёшка не сгинул — уцепился руками за рваный край пролома, повис. Кое-как дотянулся ногами до скользкого колесничного бревна, малость укрепился. По коленям била падающая сверху вода, норовила уволочь в реку, но парнишка держался.

Вдруг видит — висит что-то на обломанной доске, качается. Короб не короб, сундук не сундук.

Это ж люлька, ручнем как-то зацепилась! И дитё там же, единственно промыслом Божьим не выпало.

Хоть и трудно было Лёшке удерживаться, даже без лишней обузы, но высвободил он одну руку, стал придерживать люльку, чтоб не сорвалась.

Если немножко отдышаться, собраться с силой, можно колыбельку подальше пропихнуть, чтоб не на самом кончике висела. Потом самому подтянуться, наверх вылезти. И тогда уж младенца выручать. Но только времени на это не было.

Застучали копыта — сначала по берегу, потом по деревянному настилу.

Всадники остановились у провала, до застрявшего внизу Алёшки дочихнуть можно, до люльки и подавно.

— Проехали. И доски за собой обрушили, — пропищал скверный голосишко. — Не догоним, Боярин!

Мужской с отчаяньем крикнул:

— Вплавь надо!

— Что хошь со мной, хоть саблей руби — в воду не полезу!.. И тебе нечего. Пока с течением совладаешь, их след простынет.

Взрослый тать заругался: и стыдными словами, и богохульными.

Богохульными не надо бы — Алёшка как раз к Матушке-Богородице взывал. Во-первых, чтоб уговорила Сына Небесного попридержать молоньи-зарницы — выдадут. А во-вторых, чтоб Она, Оберегательница Младенцев, не дала дитёнку сызнова заголосить. Чудное у княгини было чадо. Пока по дороге скакали, орало, будто режут. А ныне, воистину вися меж молотом и наковальнею, безмятежно молчало. Да надолго ли? Один писк, и Лёшке-блошке по земле больше не прыгать. Отправится туда, куда уж угодил Ильша, царствие ему Христово…