В чемодане лежал, подтянув колени к самому подбородку, человек.

— Кто ты такой?!

— Извините, извините, — бормотал человек.

— Вор!!!

— Извините…

— Полицию…

— Не надо, я прошу, прошу вас. Я ничего не взял, ничего, совсем, клянусь. Умоляю.

— Не клянись!

— Почему?

— Таково поучение!

— Хорошо, не буду. Я никогда больше не буду клясться. Никогда.

— Точно?

— Клянусь… То есть — нет. Но обещаю, да, вот-вот, обещаю. Даю слово. Слово можно давать?

— Слово?.. Это не клятва.

— Тогда я пошел?

— Ну смотри же.

— Да, да.

Он ушел, а они еще ходили по дому, считали деньги из шкатулки, доставали цепочки, медальоны, все проверяли, рылись в шкафах, перебирали ложки. Как вдруг она спохватилась: где котенок? Но и котенок был здесь, он вылез из-под комода, позевывая розоватой крошечной пастью, потягиваясь.

И тут раздался стук. Или звонок. Они открыли дверь. На пороге стоял тот вор, на руках он держал медвежонка.

— Вот, я же обещал отблагодарить, пожалуйста, берите.

— Это же медведь!

— Медвежонок.

— Но он вырастет и станет медведем.

— Ну, тогда вы можете отдать его в зоопарк или в цирк.

— Какой цирк…

— Никулину.

— Он же помер?

— Его сыну.

— Нет, постойте…

Но вор убежал. А медвежонок перевалился через порог и стал играть с котенком.

Валя открыла глаза и увидела освещенный потолок, повернула голову. Лампа горела на столе. Она посмотрела на Васю. Тот ровно дышал. Приподнявшись, она потянулась к лампе и попыталась задуть огонек, но красноватый гребешок пламени продолжал трепетать.

— Фу! Фу!

Нет, не угасал. Тогда она догадалась прикрутить огонек, а потом уже легко его задула.

Обыкновенная вроде бы женщина, а на самом деле — пантера. С кем-то вдвоем мы уходили от нее и оказались в тупике. Обернулись. Она шла неторопливо, мягко ступая, пластично. Вот снова — да обычная, лишь весьма тренированная, спортивная грациозная женщина. Но я взглянул на ее перчатки — сквозь них прорезались стальные когти и даже на ладонях — острые тонкие шипы. Сейчас она исполосует своими лапками нас обоих.

В отчаянье я крикнул:

— Как с тобой справиться?

И она засмеялась и ответила:

— Тридцать вторым воображением!

Тогда я схватил ее и отшвырнул: таково мое тридцать второе воображение. И она не смогла меня цапнуть. Мы спаслись.

Вася за чаем вспомнил этот сон и спросил Валю, что это она толковала про семьдесят второе? Валя честно расширила глаза и, прикладывая руки к груди, спрашивала:

— Я-а? Когда-а? Когда, Фасечка?..

Вася махнул рукой и начал собираться на работу.

В шеде было холодно, пахло сеном, кроличьей мочой.

— Эй, новые зеландцы-голодранцы! — воскликнула входя Валя.

— Шубы-то у них богатые, — возразил Вася. — Еще не спущены.

Валя принялась вытаскивать миски, Вася взялся за веник, совок.

Вскоре у шеда раздались голоса, дверь распахнулась, оба обернулись, приглядываясь. В дверях стоял Эдик.

— Ну что, трудовые резервы?! — воскликнул он, проходя внутрь. — Завтракают ушастые? — Он оглянулся. — Заходите, выбирайте!

В шед прошел маленький мужчина в синей куртке, шапке с меховым отворотом и козырьком. Его маленькие глазки беспокойно шарили вокруг. В нем было что-то определенно хомячье.

— Выбирайте, — повторил Эдик. — Любого новозеландца, рожденного в начале зимы. Все мясистые, упитанные…

Хомяк ткнул в сетку.

— Этого? Точно, декабрьский. Счас сделаем. — Эдик хотел сам достать кролика, но остановился и взглянул на Васю. — Давай-ка, малый, извлеки пациента декабриста для нашего постоянного клиента Николая Маркеловича.

Вася двинулся было к клетке, но вдруг остановился. Исподлобья он глядел на Эдика, на мужика в хорошей шапке.

— Ну! — прикрикнул Эдик.

Оглянувшись на клиента, он улыбнулся и объяснил, что это новенький работник. Вася посмотрел на Валю и решительно распахнул клетку, сунул внутрь руку, схватил кролика за уши и потянул. Тот отчаянно упирался. Вася тащил его за уши. Наконец кролик замахал всеми мохнатыми лапами в воздухе… и внезапно оказался на земле — и рванул в противоположную от двери сторону, к Вале. Та взвизгнула. Кролик проскочил у нее между ног и затаился в углу. Валя на него смотрела.

— Эй, деваха! Свинти-ка декабриста! — крикнул ей Эдик.

— Ай, не могу я, не умею, — ответила она.

— Ну, блин, молодежь!.. — в сердцах воскликнул Эдик и отодвинул в сторону Васю, потом Валю и нагнулся, чтобы схватить кролика, да тот вдруг подпрыгнул высоко, сверкая белками глаз, и кинулся мимо, к выходу. — Держите, вашу мать!..

Валя не двинулась, Вася вроде сделал шаг, но схватить и не попытался. Кролик приближался к выходу. И тогда Хомяк выкинул вперед ногу и прижал кролика к брусу косяка. Подбежавший Эдик перехватил кролика за заднюю лапу и поднял высоко, потом поймал вторую лапу, а другой рукой взялся за уши, быстро оглянулся, положил кролика на крышу одной клетки, над которой не было второго яруса и, кхакнув, резко дернул руками в разные стороны, так что послышался хруст рвущихся жил, костей, мышц и звонкий вскрик кролика.

И все было кончено. Вася и Валя ошеломленно глядели.

— Французский метод у вас безупречен, Эдуард, — проговорил Хомяк.

— Хоть университетов мы и не кончали, — откликнулся Эдик.

И они вышли, унося кролика. Валя посмотрела на Васю. Лицо ее было белее снега, глаза глубоко чернели. Губы растягивались в какой-то улыбке.

— Дерьмо… зараза, — выругался Вася, но голос его был смешно высок и пискляв.

Прочистив горло, он выругался еще раз, но сильно картавя:

— Дерльмо, зарлаза…

Валя ничего не говорила.

— Дай мне сигарету, — попросил Вася.

Но она ничего не отвечала.

— Я бы закурил, — снова сказал Вася. — Выкурил бы целый косяк. Слышь, Вальчонок?

— А? — словно бы очнулась она.