– Такая женщина, как Мод Александер. Беременная. Она умирает, а ее ребенок исчезает. Как можно скрыть нечто подобное? Люди же задают вопросы.

– Ни в одной газете о ребенке ни разу не было сказано ни слова.

– Ты только что сказал мне, что умыл руки, – недоверчиво пожал я плечами. – Этой истории уже 20 лет, а ты все еще следишь за судьбой дочки Джонсона.

– Я просто приглядываю за ней. Только и всего. – Отец опять вздохнул и провел рукой по уставшему лицу. – У Бо никого больше не было. У нее тоже никого нет.

– А Сэл знает? – У меня в голове завертелся миллион вопросов, но начал я с того, который пришел мне на ум первым.

– А что я всегда говорил тебе, Бенни? – погрозил мне пальцем отец.

– Сэл знает все, – ответил я, насупившись.

– Да! И ты всегда должен исходить из того, что дяде Сэлу известно все. Тогда ты не наделаешь никаких глупостей. – Мы сидели за кухонным столом напротив друг друга, но голос отца стал таким тихим, что я вынужден был задержать дыхание, чтобы его расслышать. – Если бы Сэл прознал, что я в ту ночь помог Бо Джонсону, он бы молчать не стал. Он очень сокрушался из-за смерти Мод, но спроси он меня – я бы все ему рассказал. Точно так же, как рассказываю тебе.

У отца были свои правила: он никогда меня не бил и никогда не лгал. Сам он не стремился поделиться со мной информацией, но, если я о чем-либо спрашивал, всегда отвечал. Не знаю почему. Ребенку не пристало знать такие вещи, какие знал я. И со временем я научился не задавать те вопросы, ответы на которые мне знать не хотелось.

Когда несколько лет назад в парикмахерской отеля «Парк Шератон» застрелили Альберта Анастазию, известного главаря мафиозного клана, я поинтересовался у отца, что ему об этом известно. Альберт Анастазия был дрянным, конченым человеком, насквозь прогнившим сукиным сыном. Я не был в курсе всех его грязных делишек, но знал предостаточно. Сэл ненавидел Анастазию. И не он один. Когда тот почти театрально упал, изрешеченный пулями, расстроились в городе немногие. «Кто убил Анастазию, пап?» – задал я отцу прямой вопрос. Он взглянул на меня – так, как всегда это делал, и произнес: «Ты действительно желаешь это знать, Бенни? Ведь когда ты знаешь – ты знаешь…» – «Уж не ты ли нажал на спусковой крючок?» – спросил я. «Нет, не я», – коротко ответил отец. «А ты знаешь, кто?» Отец ограничился сухим: «Знаю». И я не стал дальше расспрашивать, хотя не сомневался в том, что ему были доподлинно известны подробности произошедшего. И начни я допытываться, то услышал бы чертовски фантастическую историю. Но отец был прав. Я не хотел ее знать. И никто не хотел. За три года, минувшие со смерти Анастазии, никому так и не предъявили обвинений, несмотря на широкое освещение этого убийства в прессе и активное обсуждение в обществе. Возможно, власти посчитали его делом внутрисемейным, и никто не пожелал в это вмешиваться.

И в историю Эстер я тоже решил не углубляться. Она также попахивала делами семейными. Так что мне тем более странным показалось участие отца в судьбе этой девушки. У отца были собственные правила, но он никогда не посвящал меня в свои дела и не пытался в них вовлечь.

– Почему ты привел меня вчера в «Шимми»? – спросил я.

Отец помолчал, сложив руки у рта, хотя мой вопрос был услышан – в этом я не сомневался ни секунды. Но вот он наконец заговорил… И это оказалась его личная история.

– Я никогда не увлекался музыкой, как ты. У меня вообще не было особых талантов и мало что получалось. Я был большим и сильным… но посредственностью во всем. Совсем как мой отец. Ты внешне похож на меня. А я походил на него. И ничего с этим не поделаешь. Я не любил смотреться в зеркало, потому что видел в нем отца. Я его ненавидел. Он давал мне для этого все основания. Но в то же время я его любил. И эта любовь мне всегда казалась абсурдной. Я хотел, чтобы отец мной гордился, и при этом не желал на него походить. Ни в чем. Теперь у меня есть собственный сын, и он ни в чем не хочет походить на меня. До чего же все странно и забавно в этом мире!

– Папа, – со вздохом помотал я головой.

Он погладил мою щеку, и его глаза увлажнились.

– Все нормально, Бенни. Я плохой человек. И наверное, невозможно быть одновременно плохим человеком и хорошим отцом. Не знаю… Ты слишком многое повидал. Ты слишком многое узнал. Ты знаешь, кто я. И тебе известно кое-что из того, что я делал. Не все, слава богу! Если бы ты знал все… пожалуй, ты бы возненавидел меня еще больше.

– Я не ненавижу тебя, па. И никогда не питал к тебе ненависти.

И я не покривил душой. Бывало, я злился. Бывало, терзался разочарованием. Иногда я даже боялся отца. Но никогда не испытывал к нему ненависти.

– Что ж… это хорошо. – Отцовская рука все еще прижималась к моему лицу, и он снова погладил меня по щеке. – А я вот своего отца ненавидел. Но не за то, что он меня бил. И не за то, что он ругался на меня и я чувствовал себя несчастным. И даже не за то, что он пропивал те жалкие гроши, что у нас были, вынуждая меня частенько голодать и замерзать. Я ненавидел его за то, что он ненавидел меня.

– А почему он тебя ненавидел?

– Может, потому что я был слишком похож на него, – пожал плечами отец, и его рука, отлипнув от моей щеки, безвольно упала. – Может, потому что я в нем нуждался. Не знаю. Думаю, он ненавидел меня просто потому, что, кроме ненависти, ничего не мог мне дать. Когда я выиграл свой первый большой бой, я купил ему ящик лучшего вина, какое только мог себе позволить. Но оно все равно было чертовски дешевым. Отец выпил все. А потом чуть не утонул в своей моче и блевотине.

Я никогда прежде не слышал от отца рассказа об этом случае и хранил молчание в ожидании продолжения, но отец оборвал его на полуслове, загнав воспоминания о своем отце на задворки памяти.

– Когда ты появился на свет, я пообещал себе: я стану другим. Буду заботиться о тебе. – Голос отца сделался громче.

– Ты и заботился, – сказал я.

– Я поклялся, что ты никогда не будешь голодать. Я поклялся, что ты никогда не будешь спать на полу, как спал я, потому что на полу было меньше блох, чем в моей кровати. Я поклялся, что ты никогда не увидишь меня пьяным и никогда не ощутишь на себе силу моих кулаков или сапог.

– И ты ни разу меня не ударил…

Отец сдержал все обещания, которые дал себе.

– Но, чтобы сдержать эти обещания, я должен был тебя обеспечивать. Знаешь, почему деньги – корень всякого зла?

Я помотал головой.

– Почему?

– Потому что их отсутствие влияет на все остальное. Если мужчина не в состоянии позаботиться о себе, ему одна дорога – в гроб. Защищать, обеспечивать – вот что должны делать мужчины на этой бренной земле. И я решил, что тоже смогу это сделать. Но умом я не блещу. Талантами тоже. Я не умею ни строить, ни творить, ни латать или восстанавливать что-то. А после того, как Бо Джонсон уложил меня на ринге и чуть не выбил из меня дух, я понял, что не умею даже драться по-настоящему.