– Ну что, Кеннеди победил, – сказал я.

– Да. Он молод. Внешне привлекателен. Говорит правильные вещи. Считай, президентство у него в кармане. Сэл предсказывал, что он выиграет выборы. Но Чикаго этому не обрадуется.

Под Чикаго отец подразумевал вовсе не город, и я это понял. Судя по всему, сам город усадил Кеннеди в кресло победителя. Но отец имел в виду чикагских воротил. Они были за Никсона. Тогда как нью-йоркские дельцы желали победы Кеннеди, полагая, что он будет отстаивать их интересы на Кубе. Отец с Сэлом проводили на Кубе не меньше времени, чем в Нью-Йорке. Сэл открыл в Гаване еще один клуб – «Дуэ Вите»[7]. Зимой 57-го я провел там целый месяц, участвуя в различных шоу, где звучали мои песни. И хотя мое имя не сходило с первых страниц газет, этот визит в Гавану стал для меня последним. Я наотрез отказался туда ездить, и отец не стал со мной спорить. А Сэл стал. Он сказал, что я мог бы стать на Кубе таким же знаменитым, как Синатра. Синатра в пятидесятые частенько наведывался в Гавану. Она его привлекала как место, куда люди ездили заниматься тем, что дома им с рук бы не сошло. В Гаване не было правил. А когда нет правил, нет и порядка. И соответственно, условий для процветания. Ни для кого. Даже для плохих парней. И заканчивают они тем, что попросту убивают друг друга. Анастазия в Гаване строил из себя самого крутого, пока его не замочили. Сенатор Кеннеди, кстати, тоже там бывал. Все члены делегации конгрессменов делали вид, будто работают, а сами лишь искали способы, как бы воспользоваться случаем и вкусить кубинских наслаждений. Но сейчас Кеннеди вряд ли бы поехал на солнечный остров. Куба готова была полыхнуть.

– Ты туда вернешься? – спросил отец, словно прочитав мои мысли.

Гавана была еще одной темой, которую мы с ним не обсуждали.

– Куда? – нахмурился я.

– Послушать еще раз Эстер, – не оторвал глаз от тарелки отец.

Он ел так, как ест совершенно здоровый человек. Уплетал яичницу, словно пропустил несколько приемов пищи. Аппетит отца слегка меня успокоил, и я стал более разговорчивым, чем был, тревожась о его здоровье.

– Я обещал ей прийти. Собираюсь написать для нее… то есть для ее бенда песню. Может быть, даже две или три. И посмотрю, удастся ли мне протолкнуть ее на WMCA или WABC.

– Тебе следует поучаствовать в ток-шоу Барри Грея, он интервьюирует разных людей, – посоветовал отец. – Я мог бы замолвить за тебя словечко.

Барри Грей вел ночную программу по будням, с полуночи до трех утра, на радиостанции WMCA в Нью-Йорке. Он обладал характером, не боялся разнообразия и частенько экспериментировал, стараясь внести в свое шоу свежую струю. Это делало его уникальным на фоне других ведущих, готовых лебезить и заискивать перед известными ничтожествами и с напыщенным видом болтать ни о чем. Грей словил свой звездный шанс на WOR, радиостанции мощностью в 50 тысяч ватт, вещавшей на весь Средний Запад, от Бостона до Флориды. А затем добился успеха, занимаясь для радио WMCA внестудийным вещанием на Нью-Йорк. Грей делал программы в самых престижных местах с самыми модными звездами, зачитывая в прямом эфире выдержки из еженедельника Variety и сдабривая сплетни с его страниц анекдотичными случаями из собственной жизни. Он вживую интервьюировал самых разных людей. Его гостем мог оказаться кто угодно – певец, политик, артист и даже гангстер. И ему не надо было никого приглашать и тем более уговаривать. Все сами к нему приходили. До поры до времени… На одном из ток-шоу Грей позволил своей гостье – негритянской танцовщице, певице и актрисе Жозефине Бейкер – выразить недовольство влиятельным обозревателем светской хроники Уолтером Уинчеллом. И в одну ночь Барри Грей стал изгоем. Звезды, прежде добивавшиеся хотя бы минуты у его микрофона, не захотели навлекать на себя гнев светского репортера и портить свою карьеру. Но каким-то образом кораблю Грея удалось пережить бурю под названием «Уинчелл». Хотя трепала она его не один год. Более того, Грей заслужил репутацию борца и вообще справедливого парня. И, как ни удивительно, WMCA не рассталась с ним. Даже невзирая на то, что концепция радиостанции изменилась и сводилась теперь к транслированию музыки с рассвета до полуночи. Да, весь день люди слушали одну музыку, но с полуночи до трех утра в эфире царствовал Барри Грей. И хотя он прекратил интервьюировать людей вне студии, формату ток-шоу он остался верен. Возможно, именно то, что Грей и сам побывал в шкуре изгоя, сделало его защитником всех неудачников и отверженных. Естественно, часть аудитории Грей потерял. Но количество слушателей, ставших его фанатами только потому, что они считали его своим, возросло вдесятеро. Время от времени Барри Грей обедал в «Ла Вите». И я уверен, что отец не раз похвалялся перед ним своим сыном-музыкантом. Потому лишь, что Грей ему нравился. Мне он тоже нравился, но мне нужна была ротация в музыкальных программах. А в ток-шоу Грея песни не звучали.

– Нет, не делай этого, – сказал я отцу.

– А я не для тебя хочу это сделать. Я сделаю это ради Эстер, – быстро проговорил отец.

Он понимал, что я чувствовал. Самая большая ссора у нас вышла, когда я узнал, что моя стипендия в Манхэттенской школе музыки вовсе не была стипендией. Отец тогда сидел в тюрьме. Он провел за решеткой целый год по обвинению в вымогательстве. Хотя и не был виновен. Я в этом убежден. Отец никогда не одалживал денег и не занимался подставным бизнесом. И в организации Сэла он не был боссом. Отец был ее хранителем и ни разу не получал на руки чистого чека. Сэл платил ему наличными. А вот налоги отец оплачивал небрежно и со своим незаявленным доходом оказался легкой мишенью. Но он не стал никого сдавать, чтобы снять с себя обвинение в вымогательстве.

На выпускной я навестил отца в тюрьме. Он был очень горд мной, сокрушался, что пропустил такое мероприятие, и ждал подробнейшего рассказа. Но я себя чувствовал на тюремном свидании крайне неловко. А еще я злился на то, что вместо отца на церемонии в актовом зале хлопали в ладоши бабушка Нонна, тетя Тереза и дядя Сэл. «Я не хотел его там видеть». – «Дядя Сэл тобой очень гордится». – «Это по его вине ты здесь». – «Дядя Сэл – семья. Ты это знаешь». – «Он семья, кровь, но ты печешься о нем. А он о тебе нет. Почему так, па? В семье должны быть все на равных». – «Он печется обо мне, заботясь о тебе, – парировал отец. – Кто, как ты думаешь, оплатил твою учебу в этой модной школе? Твою комнату, питание, книги, вещи? Кто, как ты думаешь, выплачивает ипотеку за мою квартиру, пока я здесь? Это все Сэл!» – «Что?» Отец моргнул, его плечи поникли. «Я сам получил стипендию!» – вскричал я в ужасе. «Бенни…» – «Я не получил стипендию?» – прошептал я. «Да… ты ее получил. Но Сэл – крупный жертвователь. И он сделал так, чтобы школьный совет понял, чего он желает взамен». Меня чуть не стошнило. «Ох, Бенни, – вздохнул отец. – Таким людям, как мы, стипендию не дают. И неважно, насколько ты талантлив, сынок. Мы из той касты людей, которым приходится платить за возможность оказаться в таких учреждениях, как твоя школа». Я закрыл лицо руками. «Мне не следовало тебе это говорить. Просто я не хотел, чтобы ты думал о дяде Сэле плохо. Я не хочу, чтобы ты плохо о нем отзывался». – «Как ты мог так поступить со мной?» – спросил я; слова жалобным шепотом просочились сквозь мои пальцы.