Ахаян неторопливо раскрыл досье. На самой первой странице на него с четкой черно-белой фотографии, сделанной, по всей видимости, в каком-то ресторане или ином питейном заведении (откуда-то снизу в фотографию залезло не попавшее в фокус и потому слегка расплывчатое горлышко бутылки), смотрело практически в полный фас упитанное округлое лицо молодого человека лет тридцати – тридцати двух, еще не полного, но склонного к полноте, с не очень глубокими, но явно проступающими залысинами. Ахаян сразу определил, что фотография сделана спецтехникой, объектив которой, скорее всего, был замаскирован под галстучную булавку автора съемки.

– В конце дела, там, в кармашке, есть еще фотографии. В том числе и цветные. Некоторые из них еще из Москвы, – посчитал необходимым подсказать Бутко.

Ахаян небрежно перевернул все страницы дела и потряс прозрачный целлофановый кармашек, в котором болталось около десятка фотографий разного размера, но доставать из кармашка ничего не стал, а снова вернулся на первую страницу досье, содержащую основные сведения о личности его фигуранта. «Огюст Борель... француз... – начал зачитывать он вслух, но негромко, как бы про себя и для самого себя, – тысяча девятьсот семидесятого года рождения... хм, ты посмотри, он у нас, голубчик, оказывается, в возрасте Христа... в 1994 году, со степенью мэтра, выпустился из университета Новая Сорбонна, закончив два цикла обучения на факультете средств массовой коммуникации... с 1995 года и по настоящий день работает в системе Министерства иностранных дел Франции... адрес в Париже: авеню Жана Жореса, дом пятнадцать; имеется небольшой дом в городе Шалон-сюр-Марн, в области Шампань-Арденны, доставшийся ему по наследству три года назад... Смотри-ка ты, где дом отхватил, на родине твоего „Мартеля“. – Ахаян обращался уже к Минаеву, который, не сразу уловив смысл этого лирического отступления, непонимающе слегка потряс головой.

– Шампань – коньячная провинция, – немного усталым голосом пояснил Василий Иванович и продолжил чтение документа, на этот раз озвучивая лишь те его разделы и строки, которые, по его мнению, должны были вызывать у присутствующего кворума лиц некоторый особый, повышенный интерес. – Семейное положение: холост, – слегка подняв бровь, он многозначительно посмотрел на своих собеседников, на что более молодой собеседник, сидящий по его левую руку, ответил ему такой же многозначительной улыбкой. – Так... рост: сто шестьдесят шесть сантиметров. Да, не гренадер. – Руки, держащие папку, опустили ее на стол. – Между прочим... между прочим, я, когда работал с агентурой, больше всего любил иметь дело именно с малышами. Они, конечно, народ такой... не подарок, ухо надо всегда востро. Но зато какие страсти внутри кипят, амбиции, м-м. На этом иной раз так сыграть можно. А сыграешь, найдешь... нужный регистр и никакого «фас» кричать не нужно, просто отпустил поводок, и он пошел. У меня, помню, был один такой, в Каире, в канцелярии у Садата работал. Юрист был классный, даром что араб, но, к несчастью для него... из низов и без связей. Да к тому же еще и без наружности. А что это в том смуглом мире означает, да и не только в том? Шибко круто вверх не заберешься, будь хоть семи пядей во лбу. А проявить-то себя хочется. Вот, глядишь, уже и обида... на власть предержащих. Особенно когда рядом всякие счастливчики с ограниченным интеллектом, но с богатым папой, сплошь и рядом преуспевают. Которых при этом еще и бог ростом не обидел. Так вот, короче говоря, пока этот Садат с Бегином свой мирный договор в Кэмп-Дэвиде еще только согласовывали, у меня черновик текста уже на столе лежал. Вот таким вот образом. – Опустив глаза на лежащее перед ним досье, Ахаян перелистал несколько страниц, но читать дело не стал. – Ладно, вы мне давайте вкратце, на словах, как этот гусь к нам залетел. И откуда.

Минаев, и вполне справедливо, как старший по положению, воспринял эти слова как команду, обращенную непосредственно к нему. Беда в том, что дело это, которое ему довелось последний раз открывать довольно давно (чтоб не соврать, года полтора назад, это уж точно), он так и не успел еще раз просмотреть и освежить в памяти до возвращения Ахаяна. Нет, конечно, обстоятельства вербовки этого «Мармона» он вспомнил сейчас уже достаточно хорошо – процесс шел при нем, под его непосредственным наблюдением и контролем. Но как это все с ним начиналось и когда, это все он уже, честно признаться, порядком...

– Впервые в поле нашего зрения «Мармон» попал в конце девяносто шестого года, – внезапно услышал резидент голос своего заместителя, мгновенно оценившего сокрытый смысл повисшей в воздухе секундной паузы, и мельком бросил на него одобрительно-благодарный взгляд. По всей видимости, тот все-таки успел до прихода шефа пробежать предысторию этого дела. Заместитель между тем уверенно продолжил доклад. – К тому времени он уже почти два года проработал в Москве, сначала в должности пресс-атташе, а затем перешел в отдел по сотрудничеству и культуре. Первичная информация о нем прошла по каналам второго главка. Засветился он в одном из закрытых московских клубов для холостых мужчин... которые... – Бутко на миг задумался, подбирая более-менее приемлемую, по его мнению, концовку начатой фразы, – отдают предпочтение обществу себе подобных. – Он зафиксировал внимательный прищур глаз Ахаяна и снова многозначительно улыбнулся. – Конечно, в нынешние времена основа для вербовки несколько шаткая.

– Нет шатких основ. Вербовщики есть шаткие, – выразительно произнес Ахаян и перевел взгляд на Минаева, который, нахмурившись, задумчиво устремил взгляд куда-то перед собой в одну точку. – Да, Гелий Петрович?

Гелий Петрович медленно повернул голову в его сторону и, вздохнув, вымолвил:

– Это точно. Вообще, все эти основы – дело такое... Не угадаешь. Я когда начинал, в контрразведке еще, мы одного консула из недружественной нам тогда страны... любвеобильного такого... год целый под объективом держали. Километры пленки извели. Так вот, когда решительный момент настал, и мы перед ним фотоальбомчик-то полистали, где он там в разных позах камасутру рекламирует, то он знаете что заявил? Техника, говорит, у вас, ребята, хорошая, снимки очень качественные получились. У меня все как-то тускло выходит. Не могли бы вы мне еще один такой альбом. Этот бы я на работе держал, коллегам показывал, а второй жене дома оставил, она у меня любит на досуге всякую такую фигню разглядывать. Вот так. Улыбнулся, помахал ручкой и... арриведерчи Рома. Вот тебе и основа. А другому кому, может, одну фотографию какую-нибудь полусмазанную только покажи... да что там покажи, намекни только, что она у тебя есть, так он сразу в обморок – и бери его в оборот, тепленького.

– Ну правильно, – слегка поморщился Ахаян. В его голосе послышались легкие нотки раздражения. – А я о чем говорю. Понятно, что объекты все разные. И к каждому свой подход нужен. А от кого это все зависит. Это ж ты, рыбак, понять должен, какого налима на какого живца ловить. Ты, что ж, думаешь, твоего этого консула совсем уж так... за жабры взять было нельзя? Черта с два. Это уж вы сами облажались. Понадеялись на свои километры пленки. А к нему, может, совсем с другого боку подходить надо было. У каждого из нас ведь в организме не одна струнка. Много их, да не на каждой играть можно. А есть и главная. Червоточинка. И она иной раз так глубоко сидит. А мы все по поверхности. А чего ж, так проще. Если он, значит, по бабам ходок, и ты ему бабу подставил, то давай его бабой и пугай. Нет, брат, ты в корень зри. Потому как, если мы эту червоточинку не найдем, грош нам цена, ничего у нас путного не выйдет. Так они и будут нам... улыбаться и ручкой махать. Арриведерчи. Да? – этот вопрос он адресовал уже Бутко и, не дожидаясь ответа, добавил: – Ну давай, давай, дальше. А то я смотрю, мы что-то тут в воспоминания слишком стали ударяться. Некстати.