и спросил: — Ба, а у нас есть кто-нибудь из родственников в Москве? Очень пригодились бы.

Бабушка потерла подбородок, задумалась, качнула головой.

— По нашей линии нет, а вот по вашей — твой дед Шевкет.

Вот так номер!

— Ты его знала? — сделал стойку я.

— Постольку-поскольку. Он давным-давно в Москву укатил с молодой женой, и там его след затерялся.

— А фамилия у него какая? Отец-то на другой.

— Кажется, Джемалдинов… Что-то такое. Он татарин, правда, не знаю, какой — крымский или казанский. У Оли спроси, она должна быть в курсе.

— Это вряд ли. Вряд ли она знает больше, чем отец. Но я спрошу, конечно.

Из дома мы направились в летнюю кухню, где на табуретке за столом замер Каюк, прижимающий к груди пожитки. Над ним бормотало починенное мной радио. Я уселся рядом с парнем, бабушка выставила тарелку с блинами и варенье, определила чайник на газ.

— Дети, вы не голодны? — И уставилась на Юрку.

Он втянул голову в плечи и помотал головой, жадно косясь на блинчики.

— Нет, спасибо, мы поели.

— А придется, — сказала она с нажимом.

Видно было, как Каюку хочется блинов, но он терпел, ждал чай. Тогда я взял один, мокнул в варенье и кивнул на тарелку. Юрка цапнул лакомство и принялся медленно есть. Молодец, не совсем он дикий, а вполне обучаемый. Может, и будет из него толк.

А я думал о том, как найти деда в огромной Москве, ведь, чтобы выяснить номер его телефона в справочной, нужны фамилия и адрес, которого я не знал. И вообще представления не имел, что делать, чтобы восстановить цепочку, которая к нему приведет.

Ладно, подумаю об этом позже. Сейчас мне предстоит неприятный разговор номер два и визит к папаше. Хотелось просто отрезать память о нем, выбросить и больше никогда его не видеть. Но увы, придется еще с ним не просто встречаться, но и проблемы решать, и не только эту.

Выпив чаю и распрощавшись с бабушкой и повеселевшим Юркой, который убедился, что его не съедят, а если кто и будет что-то есть, то он, и всякое вкусное, я отправился на остановку.

Здравствуй, отец. Давно не виделись. О деде я у него спрашивать не буду, чтобы не вызвать приступ гнева, разве что потом, но деньги… Вот и посмотрим, осталось ли в нем что-то человеческое.

К общежитию я приехал затемно, почти в десять вечера, обошел его, глянул в окно. Отец ложился рано и мог уже спать, но нет: в комнате горел свет. Ага, значит, молодые бодрствуют, и можно их осчастливить своим визитом. На успех я особо не рассчитывал, просто обязан был использовать все возможности, и, если отец даст от ворот поворот… Ну, нет, значит нет.

Уже знакомая щербатая дверь. Алкаши на пороге, среди которых — опухшая женщина с фигурой лягушки, в синих замызганных лосинах. Заплеванный коридор с исписанными стенами и облупившейся краской. Некоторые надписи такие старые, что, наверное, их авторы — в числе тех алкашей.

Скрипучий деревянный пол коридора. Прогорклый запах стряпни. Из-за каждой двери доносилось бормотание телека.

А вот и нужная дверь. Я постучал, не зная, что говорить. Сориентируюсь по ходу дела, от папаши можно ожидать чего угодно, вплоть до пинка под зад. В комнате завозились, что-то сказала мыша Аня. Щелкнул замок. Дверь приоткрылась, и на меня уставился отец через разделяющую нас цепочку.

Ага, внутрь меня он звать не собирается.

— Тебе чего? — спросил он раздраженно. — Еще позже не мог припереться?

На нем был клетчатый халат и тапки на босу ногу.

— У мамы рак, — сказал я как можно громче, и женщина в бигудях, несущая кастрюлю из общей кухни и проходящая мимо меня, сбавила шаг, прислушалась. — Я пришел просить денег, которые мы копили на телек, и ты их вынес…

Отец в долю секунды распахнул дверь, затащил меня в квартиру, схватил за грудки и прижал к стенке, закрыв обзор. Где была Мыша и что она делала, я не видел.

— Рома! — воскликнула она.

Отец приблизил свое лицо к моему и прошипел, обдав запахом алкоголя:

— Доигрался, да? Шуточки это, по-твоему?

Я уставился ему в глаза. Что за бред он несет?

— Отпусти. Что за кипеш?

Отец раздул ноздри, разжал кулаки. Я поправил рубашку, скосил взгляд на Анечку, сидящую на стуле, закинув ногу за ногу. В ее бокале было недопитое красное вино, на столе стояла бутылка.

— Что случилось, Рома? — спросила она.

Отец так и нависал надо мной, катал желваки, сжимал и разжимал кулаки. Я приподнял руки — на случай, если понадобится отражать удары, чуть сместился.

— У мамы диагностировали рак на начальной стадии, и теперь нужны деньги на лечение. Мы копили на телек…

— Заткнись, — рыкнул отец, и я замолчал.

Ясно, оно все еще старается выглядеть для Анечки героем. Если это поможет мне получить назад наши деньги, что ж, поиграем в мышку и молчаливую рыбку-меня.

— На лечение надо сорок тысяч, — косясь на него, сказал я и чуть улыбнулся — отец злобно отвернулся.

Да он боится свою мышку! Ладно, не дрейфь, не скажу, как ты с нами поступил. Я еще сместился, спрятавшись за него — чтобы Анечка не видела, как я провел по губам, показывая, что застегиваю рот на молнию. Отца отпустило, но недовольство все равно осталось. Наверное, он уже включил наши деньги в бюджет, а тут такое! Что ж, иногда, чтобы казаться благородным, нужно платить. Если быть, а не казаться, то и платить не надо, но он это вряд ли поймет.

— Сорок⁈ — напрягся отец.

— Семь я заработал, так что тридцать три. Причем нужно срочно, я с бабушкой собираюсь за лекарствами в Москву — здесь ничего нет. И, если ты поможешь, мы будем очень благодарны.

«Тебе не выгодно, чтобы мы стали сиротами, — вертелось на языке. — Всю семейную идиллию тебе сломаем».

— Есть только восемнадцать, — проворчал он. — Больше нет.

— Значит, пятнадцать отдашь потом, — настаивал я, и он взбесился.

— Потом… Что мне их тебе, нарисовать?

Понятно: потратил. Вон у Анечки халатик какой милый, шелковый. А вон наш телевизор «Янтарь» на табуретке, вышитым полотенцем накрыт, как праздничный покойничек. Челюсти сжались сами собой. У нас мама тяжело больна, а он тут бухает с новой женой, жизни радуется. Следом сжались кулаки. Как дал бы ему в сытую рожу!

— Павлик, да? — уточнила Лялина. — Будешь печенье? Я могу чаю сделать.

Мне вина бы, а еще лучше — вискаря. Или бутылку коньяка высосать в одно лицо — слишком богатым на неприятности был день. Но о спиртном пока