Валя не отвлекалась от своих горьких мыслей даже во время приема больного. Она заполняла истории болезней, выписывала назначения, а сама думала при этом: «Чтоб ты сдох в страшных мучениях». В проклятьях было что-то сладостное, как глоток клюквенного морса в жару. Валя сидела и мечтала: хорошо бы Вилю накрыл рак мозга, например. Ему бы сначала распилили голову электропилой, потом вычерпали опухоль ложкой, но ведь все не вычерпаешь. Что-то убрали, что-то оставили. А дальше – фейерверк метастазов. Больной думает, что пойдет на поправку, но в голове начинают рваться снаряды, боль заливает глаза.

Мухина из города Кирова сама колет ему наркотики. Каждый день превращается в вечность…

Эта жажда мести буквально преследовала Валю. Но она заметила закономерность: чем страшнее она проклинала Вилю с Мухиной, тем лучше шли у них дела. Виля получил большую квартиру в новом доме. Не купил, а именно получил задарма. Его выбрали в депутаты, при этом оставили за ним журнал. Виля получил власть, а власть – это деньги плюс высокая самооценка.

Мухина захватила журнал, вытворяла в нем что хотела. У Мухиной вышла книга очерков. Называлась «О времени и о себе». Книгу хвалили.

Песни, которые сочинял Олежечка, пели во всех ресторанах. Деньги текли рекой. Валя думала: какой смысл от ее проклятий? Прямо противоположный. Чем изощреннее она кляла Вилю, тем ярче он процветал. Стал часто появляться на телевидении. Валя с удовлетворением замечала: растолстел, рожа разъехалась. Возраст ему не идет. В молодости Виля был какой-то трепетный. Действительно поэт. А сейчас – бык на ферме. Ей, Вале, достались его лучшие молодые годы, а Мухина будет довольствоваться вставными зубами, седыми бровями, вялым членом и рожей быка. Но… Мухиной достался высокий жизненный уровень, деньги, путешествия и никаких детей с пеленками и искусственным кормлением. Вечная молодость…

Пришел май, неожиданно теплый, даже жаркий. Валя решила устроить на даче пикник и пригласить трудовой коллектив. Сделать людям праздник, а заодно похвастать своими владениями, повысить свою значимость.

Дом по-прежнему стоял как сломанный зуб, но участок… Участок был прекрасен, буквально декорация к сказке. Беседка, мангал, изумрудная зелень, кусты, деревья, весна…

Валя осуществила свою мечту. Назначила день. И все съехались, собрались шумною толпою, как цыганский табор.

Борис Крылов приехал с женой Ксюшей. Никакая. Однако любовь – в глазах смотрящего. Ваня и Маша тоже пожелали присоединиться, это усилило тыл. Валя со своим выводком имела больший удельный вес, чем просто Валя.

Включили магнитофон. Певец завопил сладким тенором: «Три месяца лета…»

Борис Крылов пригласил жену танцевать. Он не отрываясь смотрел в ее лицо, не мог насытиться ее красотой. Валя любовалась бескорыстно: как хорошо, когда рядом плавает живая любовь.

Маша ушла за кусты, чтобы никто не видел ее горе. Ей тоже хотелось, чтобы Левка или Сева пригласили ее на танец, обняли за талию и дышали в ухо.

Главврач Авет Гургенович колдовал возле мангала.

Валя подошла к нему и сказала:

– Авет – это Авель.

– Какой Авель? – не понял Авет.

– Брат Каина.

– А как будет Каин по-армянски?

– Никак. Этим именем не называют.

– Почему?

– Оно скомпрометировано. Каин – братоубийца.

В беседку понесли первую порцию дымящихся шашлыков. Все ринулись к угощению, расселись по лавкам вокруг стола.

Валя осталась возле мангала. Следила за шампурами.

На участке появился прораб Алексей Темников. Это был известный в округе строитель. Его приглашали наперебой для стройки и для ремонта. График Алексея был расписан на год вперед, как у виолончелиста Ростроповича.

Темников – представительный мужик, рано поседевший. Ему это шло.

– Привет, Алексей, – поздоровалась Валя. – Выпьешь с нами?

– Давайте отойдем в сторонку, – предложил Алексей.

Валя послушно последовала за Алексеем в угол участка.

Алексей остановился и сказал:

– Этот участок продан министру Кирееву. Старый дом – на снос. Будем возводить новый коттедж. Фундамент закладываем с завтрашнего дня, так что желательно сюда не приезжать.

Валя стояла в растерянности.

– Как… продан? – спросила она.

– А ваш муж не поставил вас в известность?

– Ничего не сказал. Я ничего не знала.

– Теперь знаете. Я буду руководить стройкой. Завезу материалы: кирпич, доски. Материальные ценности. Так что здесь будет охрана.

– А сегодня можно?

– Из уважения к вам.

– Спасибо, – одними губами проговорила Валя. Во рту пересохло.

Темников удалился так же деликатно, как вошел.

Валя вернулась к гостям. Без лица. Вместо лица – безжизненная маска.

Никто ничего не заметил. Все были поглощены едой и питьем. Пили те, кто не за рулем, кому можно. А ели – все, рвали зубами мясо, пахнущее дымком. Как дикари у костра.

Валя отошла к обгоревшему дому. В нее выстрелили. Пуля застряла в сердце и убила. Она умерла. Но надо делать вид, что все в порядке. Никакой пули.

Веселье набирало силу и творилось само по себе. Валя чувствовала себя как труп на шумной тризне.

Почему Виля так поступил? Она догадалась: он поделил имущество пополам. Мог бы отдать все, поскольку он уходил на зов любви, а Валя выброшена на холод, на безлюбье и одиночество. Плюс сын. Ведь это его сын. К тому же Виля – номенклатура. Ему так легко повторить всю движимость и недвижимость. Не учел. Взял половину. Но почему исподтишка? Молча ушел. Молча продал. А что он еще сделал молча? Что от него ждать?

Кто-то подскочил и поднес стакан вина. Валя взяла в руки, хлебнула. Не пошло. Она закашлялась. Кашляла долго, и показалось, что она сейчас выблюет свое сердце. Но обошлось. Продышалась. Главное – не зарыдать. Выдержать.

Прощай, зеленый луг. Прощай, солнце над изумрудной травой. В городе солнце совсем другое.

Валя помнила какие-то куски из их общей молодости, из их начала. Но тот Виля и этот не имели ничего общего. Этот поздний Виля был жестокий, некрасивый, недочеловек. При этом жил припеваючи, много путешествовал, спал с молодой. Судьба была на его стороне. А хорошо бы Бог услышал Валю и воздал Виле по заслугам: например – авиакатастрофа. Самолет рухнет с большой высоты, врежется в океан и погрузится в пучину. Погружаться начнет медленно. Виля будет сидеть с глазами, вытаращенными от ужаса, и ощущать режущий холод воды, которая поднимается все выше, дошла до подбородка. В иллюминаторе видны тяжелые мутные волны. Вспомнит ли он в последние свои секунды, как уходил с чемоданом? Почувствует ли угрызения совести? Вряд ли… Не до того.