— Я девушек зря не обижаю. И наказываю их только за провинности, если клиента, например, обворуют или подерутся с кем. Они все лгуньи и воровки. Воруют и друг у друга, но я своей властью никогда не злоупотребляю. Именно потому, что обладаю наличием души и состраданием к падшим. Не знаете вы, что творят другие. — И он жадно принялся за второе блюдо — тушёную в остром травяном соусе домашнюю птицу. Странный соус походил на грязь.

— А мне такое знание без надобности. Мне достаточно и часа общения с тобой, чтобы потом проводить дезинфекцию своего ума.

Рудольф встал. Было жарко, муторно и тяжело. Ком грязи плюхался где-то в области желудка. Чапос ухмылялся в пустоту, понимая, что не густо, но прицельно сумел нагадить Рудольфу в душу. Застылая мимика оранжево глиняного лица и была как та самая маска вечно потешающегося над людьми Демокрита. Он якобы ослепил себя в свои сто два года, чтобы не терзаться вожделением к женщинам. Какого же оно было накала в молодости, если изводило его даже после ста лет?

Какое-то время Рудольф раздумывал, а не стоит ли его сбить со стула, пусть и у всех на виду, и навсегда избавить себя от общения с ним. Или уподобиться Хагору — вот, допью малый остаток, а завтра буду чист как новорожденный? Обогнув тяжкую глыбу Демокрита местной адской выпечки, схватил его за причудливо-извилистое, наследственно аристократическое ухо, прежде чем уйти от него. Но Чапос только мотнулся слегка в сторону, не прерывая пищевого экстаза, в котором пребывал, уже впиваясь в белую грудку птицы, урча, будто это была плоть его необыкновенной невольницы. Судя по невменяемым глазам, так и было. Галлюцинации, насланные коварной «Матерью Водой», плавили его мозги. Соус стекал по его подбородку, чёрно-зелёный как гниль, вытекающая из его рта. Чапос не стеснялся простых людей никогда и забывал в их присутствии все правила приличия, которые проявлял только в дорогих заведениях, да и то не всегда, а по трезвости. Напивался же он почти всегда, если платил Рудольф. Как он проявлял себя в другом обществе, где бывал без Рудольфа, Рудольф не знал.

Но впечатление его выпадения из реальности оказалось обманчивым. Он схватил Рудольфа за руку выше локтя и сдавил железным захватом. Будь это обычный человек Паралеи, Чапос раздавил бы ему мышцу. Разжав его засаленные едой пальцы, Рудольф какое-то время держал его руку в своей. Он мог бы вывернуть ему ручищу, выбить из плечевого сустава, но устраивать побоище в людном месте с представителем уголовного местного мира — было нарушением всех основных установлений пребывания тут землян. Поэтому он положил руку зарвавшегося полуфрукта — полузверя на стол, в тарелку с объедками, сдавив её в отместку. Побелевшая и сжатая она какое-то время лежала неподвижно. Одурманенная голова Чапоса прояснялась, он выглядел несколько испуганно.

— Ты думаешь, как и тот Демокрит, что живёшь в мире, где нет ничего, кроме хаотических столкновений атомов в пустоте, порождающих между собою бессмысленные вихри случайных взаимодействий. Поэтому ты не умеешь просчитать последствий своих поступков, имея куцее к тому же воображение. Ты не понимаешь, что, создавая свои собственные глиняные «высшие законы» в якобы бесструктурном хаосе, сталкиваешься с теми, кто точно так же в своём произволе творит для себя уже свои «высшие законы». Но мир чётко структурирован и имеет не только глубинную, но и внешнюю иерархию. Я могу в любую минуту твоего зловредного существования скинуть тебя в то самое ядро преисподней, где и живёт твой злой демиург — твой подлинный родитель. И мне ничего за тебя не будет, в отличие от тех несчастных женщин, твоих живых десертов, если бы они посмели вынести тебе высший приговор. Или на худой конец оторвали бы тебе твои звериные яйца вместо того, чтобы их лизать, а потом сплёвывать и отхаркивать из себя в затаённом углу твою мутную сперму.

Напряжённое лицо бандита бледнело на глазах. Гнев менял его, как и воспарения туда, откуда его всегда и неумолимо утягивала вниз корневая система той почвы, где он провёл всю свою сознательную жизнь. Но в данный момент гнев Чапоса был направлен в нужную сторону — на себя самого. Он признавал превосходство Рудольфа, которым восхищался и которого ненавидел. Амбивалентное чувство несло в себе опасность. В каждый конкретный момент зависть и ненависть к пришельцу из неведомого верха, но живущего где-то внизу, могли опрокинуть его неизъяснимую любовь в связке со страхом. Бомба всегда могла взорваться.

— Вы и сами можете там оказаться в любую минуту, поскольку ваши подземные пещеры ближе к центру планеты. Свет оставил вас, если вы сами замурованы там. Вы такой же отверженный, как и я. Только вы ниже, потому что были прежде выше, непредставимо выше меня.

Рудольф погладил скрытый густой дорожкой волос гребень на его черепе. Остальные волосы Чапос сбривал, оставляя только основу, похожую на красновато-коричневый войлок, дающий при касании довольно приятное ощущение бархатистой шкурки гладкошёрстной собаки. Может, и не врал, и женщин, склонных к экстриму, а таких всегда хватает, он по-настоящему привлекал.

— Я тебя не боюсь, а ты меня — да. Потому что я сильнее тебя. Я демонстрирую тебе преимущество в своей силе не потому, что я такой тупой, а потому, что это единственное, что ты чтишь. Сила всего лишь слуга ума, а не его наездник, вот чего ты не можешь понять, Чапос. В этом наша главная разница. А так? Ты давно богач, хотя и прячешь свои сокровища на будущее, а я не имею в этом смысле ничего, и по вашим представлениям я бедняк. Но может случиться, что твои сокровища не понадобятся тебе, а спустя годы какой-нибудь работяга из шахт найдёт то, ради чего ты отказался кропотливо выращивать в себе зерно духа, как ты говоришь. Вот ради него, неизвестного работяги, условно говоря, его будущих загулов и трат, ты и стараешься, пыхтишь, потея чёрным неправедным потом. Ты ведь в заброшенных шахтах прячешь свои богатства от своих дружков? Ты знаешь эти выработки вдоль и поперек, ты был любознателен и бесстрашен когда-то, и исследовал их достаточно, чтобы спрятать сейф, вырубив там нишу. Представь себе, я знаю, где твоё богатство. Но мне сокровища без надобности. Ты мог бы каждой своей девушке из своего «дома ужаса» построить отдельный домик с ажурной верандой и дать сносную вольную жизнь, но вместо этого сосёшь их кровь как паук из подвала. Потому что жадность, Чапос, самое иррациональное свойство