Нет, пожалуй, об этом писать не стоит.

Как и о том, кто ласкает её во снах этих непристойных, волнующих.

Зато можно написать, что Аверил начал чудиться запах и вовсе не от Стевии. Он слабый, едва уловимый, но Аверил чует его по всему дому, во всех его уголках, он следует по пятам, куда бы она ни пошла.

На что он похож, запах этот? Аверил видится солёная горечь слёз, весенняя колючая прохлада, терпкий хвойный аромат, которым наполнялся деревенский дом в преддверии зимнего солнцестояния. И Аверил, как в детстве, надеется, ждёт чего-то, то ли чуда сказочного, то ли гуляний ежегодных, куда её никогда не отпускали. Все веселились, хороводы водили, играли, гадали, а ей только и оставалось, что в окошко смотреть да мечтать однажды присоединиться к другим детям.

Совсем скоро ей исполнится двадцать, хотя написать о том Аверил тоже не решилась. Двадцать и двадцать, какая нынче разница? Она связана и от уз этих всяко не уйти, не скрыться, пусть бы пока и непонятно, что дальше будет.

Лучше читать письма Герарда, чем самой ответные писать. Поначалу послания проклятого были коротки, сплошь вопросы, что да как у Аверил, но постепенно стали длиннее, разрослись, словно розовые кусты без обрезки, подробными рассказами, что у Герарда происходит, мыслями его, на бумаге изложенными, чувствами, что витали, будто тот запах, незримо между строк.

Герарда утомлял и двор княжеский, и люди, денно и нощно держащиеся подле правителя, ищущие выгоду, плетущие паучьи сети интриг. Аверил ощущала недовольство проклятого, усталость и желание оказаться в другом месте за каждой частью о придворной жизни, за каждым упоминанием о партии. Собрат Рейнхарт приезжал с инспекцией и учеником по имени Дрэйк, молодым и заносчивым сверх меры, и письмо, присланное после их отъезда, изобиловало многоточиями, кривыми строками и уже не недовольством, но едва ли не яростью откровенной, сбивающей с ног порывом ветра. Рейнхарт пенял за задержки, отсутствие старания и что партия идёт не должным образом, а Дрэйк вёл себя так, будто бы сам старший и главный, стоящий надо всем братством, выше всех по праву рождения. Аверил показала письмо Торнстону — всё равно не было там ничего личного, лишь гнев бессильный, горчащий полынью, — и тот только головой покачал, заметив, что последнее принятое поколение никуда не годится, аристократ-выскочка да пара уличных проходимцев, позор на некогда славный орден.

Герард обещал показать Аверил мир. Писал, что безопасности ради придётся часто переезжать, не задерживаясь подолгу на одном месте, и Аверил обязательно увидит всё то, о чём прежде лишь читала и о чём не читала. И будет у неё всё, чего ей только ни захочется. Ей не надо бояться, он никогда её не обидит.

Она и не боится уже. Время идёт, ничего страшного не происходит и нынешнее течение жизни, ровное, умиротворяющее, достаток и довольствие рождали робкое ощущение, что ничего не произойдёт и впредь. И можно признаться себе — о, исключительно себе и разве что Гаале в молитве, но больше никому ни словечка, — что порою Аверил даже скучает по Герарду. По улыбке его, по голосу, по рукам, по утренним пробуждениям в его объятиях.

Герард расспрашивал Аверил о её занятиях ежедневных, что она делала и что читала, велел не позволять прислуге язык распускать и просил присматривать за Торнстоном. Приносил извинения, что до сих пор не может приехать, особенно после визита старшего.

И о запахе тоже писал, что преследовал его, как и Аверил. О желаниях своих, но совсем чуть-чуть, осторожно, точно опасаясь Аверил напугать. О том, что не видит других женщин — хотя последнему Аверил не верила. Не может здоровый мужчина, без жены к тому же, себя в строгости держать. Наверняка и на красавиц придворных заглядывается, и в бордель ходит, как же иначе-то? Но проклятый может быть спокоен, Аверил до его интрижек любовных и дела нет, а что от мысли о другой женщине в его объятиях гнев душил да слёзы злые, так то совершенно ничего не значило.

Должно быть, прочитанный накануне глупый роман виноват. И ничего более.

* * *

Лето текло неспешно в тихой неге, душистое, разморенное жарой второго месяца. Пожалуй, самое странное лето Аверил.

Заведение матушки Боро, путешествие нежданное, Афаллия.

Совсем ничего, а кажется, будто целая жизнь прошла, полная перемен внезапных и затишья, страха и покоя, растерянности и благоденствия.

Отчима уж нет среди живых — в одном из последних писем Герард упомянул вскользь, что узнавал о её родных и выяснил случайно, что отчим погиб, возвращался домой пьяным, как часто бывало прежде, и упал неудачно в придорожную канаву, где и встретил свой конец. И Аверил отчего-то ни капли не жалела о его смерти.

Шерис ушла из борделя, о чём в числе прочего тоже сообщил Герард. Куда — неизвестно, но Аверил полагала, что суккуба опять сбежала, как делала время от времени в попытке запутать следы.

Если Торнстон ночевал в доме друга, то по утрам неизменно приносил Аверил новое письмо, и она читала его за завтраком, накрытом на столе на террасе. Всё лучше, чем слушать, как Торнстон заводит очередной спор со Стевией, словно нарочно ищет девушку в коридорах и комнатах, нарочно говорит что-то, отчего Стевия никак не может промолчать, но отвечает дерзко, порою в выражениях не стесняясь.

И как тут присматривать за Торнстоном? Или лучше за Стевией? Или и вовсе сразу за обоими?

Письмо не дочитано ещё до конца, а доносящиеся из глубины дома голоса, громкие, возмущённые, уже стихли и спустя минуту-другую Торнстон вышел на террасу, опустился на свободный стул против Аверил. Она и глаз на него не подняла, продолжая читать, — Герард писал, что если всё удачно сложится, то он приедет в самое ближайшее время. И от мысли, что скоро, совсем скоро она сможет увидеть его, сердце замирало.

От страха ли?

Или от нетерпения, предвкушения непривычно радостного, тёплого?

Кажется, что теперь Аверил знает его лучше, понимает, как понимала бы обычного человека, к которому испытывала приязнь, симпатию. Что Герард больше не один из проклятых, то ли чудище сказочное, то ли существо загадочное из тех, кого опасаться следует, больше не чужак, способный причинить вред, не лорд высокородный, презирающий половину мира.

Правда, реши кто спросить Аверил, кем же тогда Герард стал для неё, и она, пожалуй, не нашлась бы с ответом. Уже не чужой. Но и своим ещё не назовёшь, разницу в положении не сотрёшь, пусть бы они оба рождены бастардами, не знавшими своих отцов.

Стевия выскочила на террасу — темноволосый вихрь в форменном чёрном платье, чепец сбился набок, глаза горят огнём праведного возмущения, — остановилась перед Торнстоном. Бросила быстрый взгляд на Аверил — скажет ли госпожа что или промолчит? — и, реакции не дождавшись, вызывающим жестом скрестила руки на груди.

— Я ещё не закончила, — произнесла Стевия тоном, за который, сколь подозревала Аверил, девушку немедля выставили бы из любого приличного дома.

Не должно простой служанке так с хозяевами разговаривать.