litbaza книги онлайнИсторическая прозаЛюбимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 82
Перейти на страницу:

И какой смысл ставить на праздничные возвышения парные свечи, зеркала, кубки, рыбок и крашеные яйпа, если бог давно покинул людей этой земли, а они покинули его? Пятьсот плетей предписываются тому, кто осквернит землю мертвым телом — только птицы и псы могут очистить кости усопшего, — но мы-то завалили землю своего рая тысячами трупов, залили ее реками крови. И что же мы теперь хотим — в том числе и я, который когда-то тоже выезжал на таком вот коне, с мечом у пояса, на свою блистательную, победную битву, и…

И тут милосердный туман застлал мои глаза.

А вывел меня из забытья серый суслик, спихнувший крошечной лапкой камешек в моем направлении. Постоял, глядя на меня искоса и недовольно двигая мордочкой, и мгновенно растворился у края круглой дырки в песчаном холме.

Стук копыт двух коней, приближавшихся с запада, показал мне слабое место моего блестящего плана. У меня все отлично получалось, когда два всадника обгоняли переодетого человека на неторопливом ослике. Но дальше всадники эти, проскакав довольно далеко вперед, наверняка поняли: что-то не так и возвращались теперь назад. А дальше, после короткого отдыха, они снова начнут свой поиск-опять от Бухары к Мерву. Дорога на этом отрезке занимает три-четыре дня, на ослике — дольше, возможностей внимательно осмотреть всех на пути сколько угодно.

Я уже не удивился, когда длинный воин через приличный интервал времени пронесся по той же дороге в том же, обратном, направлении.

Мне теперь оставалось или все так же сидеть на своем холме с пустеющей флягой, осликом и сусликом, или…

Женское сердце для того и создано, чтобы таять перед терпящим бедствие мужчиной.

Караван я выбирал долго и спускаться на дорогу начал только тогда, когда убедился, что на почетном месте на главном верблюде — женщина средних лет и уважаемой толщины, укрывающаяся от пыли и солнца среди полосатых бухарских тканей, наброшенных одновременно на голову, бедра и все части тела подряд.

— И почему бы нет? — ответила она, вглядевшись в мое лицо. — Да можно сделать даже и лучше. Забирайся-ка во вьюк и поспи там, а ослик пойдет на привязи.

Да это же было попросту подарком! Никакие всадники не смогут сразу догадаться, что привязанный к верблюду за уздечку ослик обычного белого цвета нес еще утром того самого сгорбленного человека. Ощутив колыхание верблюжьего бока, я заснул снова. И проснулся лишь среди длинных вечерних теней, лицом к лежащему на горизонте малиновому солнцу.

— …а вот теперь поговорим, молодой человек, — удовлетворенно поерзала на подушках моя спасительница, похлопав пухлой ладошкой по пыльному ковру рядом с собой. — Ага — еще и еды, значит, нет… Убери свой дирхем, запасов у нас тут сколько угодно. Еще не хватало выбрасывать, если не доедим. Итак, один в пути с больным, между прочим, лицом, без еды… Так, так, так. И что произошло?

Врать лучше всего правду, говорит мой братец. И я, вздохнув, преподнес прямо в исполненное достоинства толстое лицо такую версию: я из богатой и почтенной торговой семьи Самарканда. Из-за женщины, которой теперь пришлось скрыться из города и уехать в Мерв, приходится скрываться и мне. Тем более что из-за этой истории кое-кто нанимает убийц, и одна попытка уже была, у меня поранено плечо. Теперь надо доехать до Мерва, где все проблемы будут — надеюсь — решены.

Что, хорошо получилось, дорогой Аспанак? И почти все — чистая правда.

— Так, — с удовлетворением сказала хозяйка каравана, подавая мне очередную чашку воды. — Пей, пей — ты и вправду выглядишь плохо, и немножко дрожишь. Значит, так, история интересная. Врешь хорошо. А теперь я скажу. Да, ты действительно из хорошей семьи… Вот посмотри, какое у тебя лицо, если вглядеться, — так ведь тебе и лет уже немало, а все как мальчик. Так, теперь насчет богатой семьи… А почему она тогда тебя не откупила от всех этих неприятностей? Нет уж, скорее ты даже не торговец, а выше — настоящий дихканин. Но отец твой слишком хорошо воевал, и поэтому земли и замки твои конфискованы этими вот «ибн» и «абу», а сам сейчас… дай-ка на тебя еще посмотреть… сейчас ты дапирпат.

Что ж, подумал я, а ведь, кроме торговца и караван-баши, это тоже ремесло, которым я мог бы начать заниматься хоть сейчас. Сидеть над папирусами с каламом или кистью в руке и переписывать указы ихшидов, эмиров, документы об уплате джизии и хараджа… Скучновато, но я мог бы и это тоже делать. Вот ведь как много узнаешь о себе в подобных веселых поездках!

— А теперь что касается женщины. Расскажи о ней подробнее. Что угодно. Ее лицо. Или какой-нибудь пустяк.

Ее лицо? Да ведь я уже не видел ее — сколько? Два с лишним года? Я помню сейчас только ее спину и чуть изогнутую в повороте талию, походку, когда чуть движется все тело, и волосы, ах, какие волосы — не ошиблась ее мать, назвав девочку «Заргису», «златовласка».

И тогда, вздохнув, я рассказал тетке совсем о другом.

О том, как мы лежали на ковре, касаясь подбородками сцепленных рук — Аспанак, этот противный мальчишка, и я. А прямо перед нашими глазами стояли два одинаковых чудесных предмета. Они были похожи на большие — бог небесный, да просто огромные, больше наших с братом голов! — тяжелые домики из чистого серебра. Домики прочно стояли отполированным плоским дном на ковре Заргису, и две боковые стенки каждого плавным изгибом сходились вверх, к серебряной петле, сделанной в виде толстых, закрученных в узел виноградных лоз.

А на этих боковых, сияющих молочным цветом стенках был целый мир, прекрасный, исчезнувший, полузабытый. Сплетающиеся выпуклыми извивами невиданные звери с изогнутыми шеями, замершие вдогон им в полете стрелы, буквы в виде человеческих фигур — а выше всего хосров, царь царей, с нацеленным вниз копьем.

Серебряные стремена принца поверженного Ирана.

Они побывали в битве при Кадисии, говорила Заргису. Сто тринадцать лет назад, когда несущиеся среди черной пыли над проклятым полем темнолицые завоеватели прорвали строй тяжелой конницы — воинов в броне до самых глаз, потом врезались в строй боевых слонов — прорвали и этот непобедимый строй. И пали принцы в неуязвимой броне, бессильно выскользнули их железные ноги из серебряных стремян. И пал генерал Рустам, оставив только стих:

О, Иран! Куда ушли все цари, что украшали тебя?…

Ничего не осталось от величайшей из империй. Только худенькая девочка с пятнистым от веснушек лицом и глазами цвета темного меда, сидевшая перед нами на ковре строгим столбиком.

— А вот теперь ты не врешь, красивый мальчик, — тихо сказала толстуха. — Не знаю, как все остальное, — а это правда. Ты действительно ее любишь.

«Любишь? — хотел было возразить я. — Какая же это любовь? Ведь я никогда — после того, как перестал быть мальчишкой, — не касался ее тела даже пальцем. Просто мы выросли вместе, дочь беглянки из погибшей империи и сыновья старинного самаркандского рода. Вот и все».

Но я молчал, глядя в мечтательные глаза женщины, сиявшие в свете костра.

И тут из темноты раздался резкий и быстрый оклик. Да я и сам уже краем сознания слышал в молчании ночи отдаленный — и явно замедляющийся — стук копыт с дороги. Две лошади.

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 82
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?