– Вы согласны, что, когда умирает отец или мама, человек чувствует, что потерял нечто очень дорогое? – спросил Купер.

Оуэн задумчиво взглянул на него.

– Да, наверное. А знаете, кажется, я даже пару раз пересекался по работе с вашим отцом.

– Вполне возможно, – сказал Купер. – Наверняка так и было.

Чуть помолчав, Оуэн усмехнулся в бороду.

– Нет уж, я сам по себе. Я – холостяк, и я счастлив. Нестарый, свободный и независимый – вот я какой. Ну, ладно… два из трех, и это не так уж плохо. По-настоящему свободных людей не бывает.

Купер кивнул. Но он думал не об Оуэне Фоксе. Он думал об Ивонне Лич и двоих мальчиках, которых видел на ферме «Рингхэмский хребет». Одно дело, когда живешь, ограничивая себя рамками долга, о чем говорил Оуэн. И совсем другое – когда живешь под гнетом страха, который правит твоей жизнью.

А чутье подсказывало Куперу, что на ферме он столкнулся именно со вторым. Может, и прикрытым от посторонних глаз, но все равно лежавшим почти на поверхности. В этой семье человеческой жизнью правил страх.

С тех пор как Диана Фрай вошла в комнату, женщина ни разу не отвернулась от окна. Настольная лампа освещала ее лицо только слева, очерчивая профиль, выделяя высокие скулы и прямой нос. Свет придавал золотистый блеск пышным волосам, заправленным за уши, и безжалостно оттенял мелкие морщинки, навсегда поселившиеся на коже ее шеи.

В скромной, тщательно убранной квартире, где она жила, почти не было современной мебели. Холодное, резкое освещение создавало четкие границы между светом и темнотой: комнаты будто специально были спланированы так, чтобы тот, кто передвигался в их строгом пространстве, точно знал, где и каким образом упадет тень. Фрай представляла, как эта женщина репетирует свое пребывание в этих комнатах, словно актриса, которая ходит по сцене и ищет наиболее выгодное место, чтобы предстать перед зрителем в самом лучшем свете. С другой стороны, вполне возможно, что она передвигалась среди теней чисто инстинктивно – как затравленное животное. Зеркало, дающее возможность проверить желаемый эффект, в комнате отсутствовало. Там, где оно когда-то висело, осталось лишь выцветшее пятно на стене.

Мегги Крю сидела за столом, словно вела официальный прием клиентов. На столе находились всего несколько предметов – телефон, пепельница и нож для бумаги. Вдоль стены стояли пара полок с юридическими книгами и журналами и стереосистема, рядом с которой в матово-черной стойке были аккуратно расставлены CD-диски. Их названия были написаны слишком мелко, чтобы Фрай могла их прочитать.

Позади Мегги находилось большое окно, выходившее на крыши Матлока. Из него открывался вид вниз, на долину реки Дервент, как раз на то место, где она сужалась в высокое ущелье со склонами, изрытыми карьерами. Тяжелые зеленые шторы на латунном карнизе над окном могли в течение всего дня не пропускать в комнату солнечный свет. Больше в комнате не было ничего декоративного. Обстановка подсказывала Диане, что хозяйка квартиры не особенно заботится об интерьере и даже старается слегка подчеркнуть свое пренебрежение к комфорту. В отчетах сообщалось, что теперь Крю, отгородившись от мира, почти не выходит из квартиры. Нетрудно было понять причину такого поведения. Когда-то она была красивой женщиной.

– Мегги, меня зовут Диана Фрай.

Мегги кивнула. У нее на руке были мужские часы «Келвин Кляйн», выполненные в кубическом стиле, отличающемся четкими прямыми линиями. Рядом с рукой лежали пачка линованной бумаги формата А4 и серебристая шариковая ручка. Но она не потрудилась записать, как зовут Фрай.

– Мегги, меня попросили некоторое время поработать с вами. Если вы, конечно, не против.

– Вы же знаете, что я всегда согласна. Хотя и не знаю, выйдет ли из этого сотрудничества что-то хорошее.

– Я хотела бы еще раз пройти вместе с вами через ваши воспоминания. Любая незначительная деталь может оказаться полезной для следствия.

Мегги Крю не отращивала волосы, чтобы прикрыть ими шрамы, что было бы естественно. Напротив, коротко подстриженная челка оставляла лоб открытым. Левая сторона лица была гладкой, и бледная кожа на щеке говорила о том, что Мегги слишком много времени проводит в темноте. Руки тоже были бледными, ногти – плоскими и бесформенными. Фрай спрашивала себя, относится ли Мегги к тем женщинам, которые ведут упорную борьбу с лишним весом. Хотя сейчас она не выглядела полной. На лице выступали острые скулы, под тканью черного жакета вырисовывались худенькие плечики. Фрай тоже нравилась черная одежда. Но, похоже, для Мегги этот цвет значил нечто большее, чем практичный или помогавший ей выглядеть стройнее, и даже больше, чем модный. В черном цвете заключалась некая эмоция, созвучная ее чувствам и атмосфере в комнате. Своего рода траур.

– А где ваш предшественник? – спросила Мегги.

– Мы решили, что перемена может пойти на пользу. Новый взгляд…

– Свежее лицо, – улыбнулась Мегги. У нее были мелкие белые зубы, но верхняя губа поднималась слишком высоко, обнажая полоску розовых десен и лишая улыбку юмора.

– Итак. – Она уставилась на Фрай, изучая ее, как потенциальный работодатель разглядывает кандидата в домработницы. – Диана Фрай. И чем же вы отличаетесь от остальных?

– Ничем. Я здесь только для того, чтобы поговорить с вами.

– Если бы вы знали, сколько людей произносили до вас эти слова!

– Все это записано в вашем деле, – сказала Фрай. – И я знаю вашу историю.

– Ах да. Вы же читали мое дело. Так что вы в лучшем положении – вы пришли сюда, зная обо мне абсолютно все. Наверное, это весьма удобно. Возможно, вы считаете, что знаете обо мне больше, чем я сама. И знаете, как работает мое сознание и как именно вы могли бы манипулировать моим подсознанием?

– Мегги, никто не собирается вами манипулировать.

– Тогда чего же вы хотите? Чего вы все хотите от меня? Разве вы не понимаете, что я не в силах вам помочь? И разве то, что случилось, – не мое личное дело?

– Если мы постараемся…

– Вы надеетесь, что сумеете заставить меня вспомнить? И что тогда? Может, мои воспоминания и помогут вам. А мне? Что если я не хочу вспоминать? Что если мое подсознание стерло воспоминания?

– Почему вы так думаете?

– Доктора говорили, что физиологической причины для потери памяти нет. Мой мозг не поврежден. Причиной может быть шок как следствие травмы. Мне объяснили, что таков защитный механизм: если сознание не хочет каких-то воспоминаний, оно закрывает к ним доступ. Или попросту стирает их.

Фрай смотрела на женщину, стараясь ничем не выдать своего скепсиса. Она вслушивалась в слова и узнавала некоторые фразы из медицинских отчетов. Но она не верила, что воспоминания, сколь бы неприятными они ни были, можно стереть полностью. Воспоминания повсюду оставляют следы, кроются в тайных уголках сознания и в сенсорных ощущениях – в том, как одежда касается кожи, в неожиданно громком звуке или же в отвратительном запахе. Воспоминания растут, как раковая опухоль, скрытые и ядовитые. Порой вы ничего не знаете о них, пока не становится слишком поздно. Диана Фрай знала о воспоминаниях все.