Молодой еврей составил свой план действий, от которого и не отступал. Представляясь рабски почтительным пред авторитетом молодой женщины, он ничего не предпринимал, не выслушав раньше ее приказаний; из-за каждой мелочи спрашивал он ее решение, никогда не выходя из границ скромной и покорной сдержанности слуги. На самом же деле он отлично видел страсть, внушаемую им Ранофрит, как и замечал, что чувство это стало выходить из предположенных им границ.

В ней он хотел иметь только послушное орудие, союзницу, которая не стесняла бы его свободы действий в доме Потифара. Он смотрел на нее как на средство в случае смерти Потифара завладеть его богатством. Но последний план оказался не совсем удачным, когда он пустил в ход ту таинственную силу, которую современная наука окрестила именем «гипнотизма». Потифар обладал таким крепким сложением, с которым можно было прожить очень долго; посягать же на его жизнь Иосэф не думал, а пока тот жил, слишком страстная любовь молодой женщины могла быть только опасна Иосэфу. Но Ранофрит недаром была дочерью знойного Египта: чувство, впервые посеянное в ее душе, быстро росло и наполняло ее неведомыми доселе ощущениями. Так, она за несколько комнат уже чувствовала приближение Иосэфа; всякое предложение по хозяйственным делам с его стороны, казалось, исходило из нее самой и, когда она видела его перед собой скромным, сдержанным, с опущенными глазами, – чувство нетерпения и гнева охватывало ее.

Добрый Потифар и не подозревал, какие тайные бури бушевали в сердце его жены, а Ранофрит искусно скрывала все с чисто женской хитростью. Как-то муж застал ее взволнованной, с влажными от слез глазами, и с удивлением спросил: что это значит? Молодая женщина ответила, что смертельно скучает без него, оставаясь одна по целым дням. Потифар расхохотался, объяснив очаровательной капризнице, что лишь обязанности службы, против воли, задерживают его вдали от нее, и прибавил:

– Ты любишь, кажется, пение и игру на арфе, а наш управитель Иосэф – музыкант получше самих певцов храма. Пусть он, когда тебе будет скучно, развлекает тебя своим пением: его песни так прекрасны, что я и сам их очень люблю.

Смущенная Ранофрит обняла мужа, а Потифар, довольный, что нашел средство рассеять ее скуку, позвал Иосэфа и отдал ему приказание забавлять пением и музыкой его госпожу в те дни, когда он будет в отсутствии. Тот скромно благодарил за высокую милость, оказанную ему; Потифар и не заметил выражения неудовольствия и насмешки, мелькнувших на лице Иосэфа, когда тот кланялся ему до земли.

Прошло несколько дней. Потифар был снова в отсутствии, а Ранофрит наслаждалась на плоской крыше вечерней прохладой, рассеянно слушая молодую рабыню, тянувшую какую-то заунывную песню под аккомпанемент мандоры, когда появился Иосэф в сопровождении раба, несшего за ним арфу, и скромно спросил, не позволит ли его молодая госпожа развлечь ее пением и музыкой.

– Да, конечно; спой мне какую-нибудь песню твоей родины; муж говорил мне, что сам полюбил их, – ответила Ранофрит, ласково смотря на него и усаживаясь поудобнее на подушках.

Иосэф поставил арфу вблизи от нее и сыграл прелюдию. Но вот шумные аккорды стихли, словно растаяли, и дивная, грустная мелодия полилась из-под его рук, как мелодичный шепот, вторя песне молодого еврея. У Иосэфа был звучный, гибкий, бархатный голос, а его выразительное пение заставляло дрожать и трепетать сердце Ранофрит. Как очарованная, сидела она, не сводя глаз с красивого, бледного лица молодого раба, с его больших задумчивых глаз, устремленных куда-то в пространство. В эту минуту Иосэф забыл о самом существовании Ранофрит; мысль его, на крыльях его же песни, унеслась назад: полузабытое, далекое прошлое вновь встало перед его глазами. Он видел перед собой широкие зеленые степи, стада под охраной братьев: дев своего племени, пляшущих под вечер вокруг огня под звуки его лиры и, наконец, отца, без сомнения, оплакивавшего его смерть. Сцены дикой, простой кочевой жизни, – жизни бедной, полной лишений, но свободной, – одна за другой вставали в его воображении, будя давно угаснувшие чувства. Сын пустыни проснулся в нем, и неудержимо потянуло его на широкий простор, – вдохнуть в себя воздух степи. Роскошь и утонченность его нынешней жизни показались ему золотым покрывалом рабского ярма, давившего его; жгучая тоска сжала его сердце. Металлический голос отливал все оттенки волновавших его чувств. Наконец, он смолк, и только пальцы лениво бродили еще по струнам, добирая последние аккорды. Страстный взгляд Ранофрит, с которым он встретился, вмиг рассеял видения прошлого и вернул его к действительности. Под впечатлением всего, только что передуманного и перечувствованного, Ранофрит возбуждала в нем теперь одно презрение; чувство, которое он сам же пробудил, стало ему ненавистно, и презрительный взгляд его скользнул по возбужденному лицу молодой женщины. «Еще захочу ли я тебя?» – говорил ясно этот взгляд, но Ранофрит ничего не видела. Она поднялась и, взяв чашу с вином со стоявшего рядом низенького столика, протянула ее Иосэфу.

– Выпей, освежись и иди отдохнуть. Благодарю за удовольствие, которое ты мне доставил; действительно, пение твое очаровательно и мне хотелось бы самой научиться тем чудным мелодиям.

Иосэф, со сложенными на груди руками, отвесил поклон.

– Приказывай, госпожа; раб твой счастлив будет преподать тебе то немногое, чем сам владеет.

Ранофрит осталась одна. Она свернулась на своем ложе, закрыла глаза и задумалась. Она поняла, что страсть к молодому рабу захватила ее всю, и страх за будущее тихонько сжал ее сердце. Мысль отдаться ему еще не приходила ей в голову; но она была слишком страстна и неосторожна, чтобы искать радикального средства от своего сердечного недуга; напротив, она думала только о том, как бы почаще видеть Иосэфа и упиваться его могучим чарующим голосом, наполнявшим все ее существо новыми неизведанными чувствами. Потифар охотно изъявил свое согласие на уроки; нежность жены делала его вполне счастливым, а мысль, что она могла остановить свой взор на ком-нибудь из его слуг, и на ум ему не приходила.

Уроки начались, и результатом их было, во-первых, то, что Ранофрит очаровала своего мужа, спев ему довольно посредственно одну из диких оригинальных песенок: а во-вторых, что молодая женщина окончательно потеряла голову и едва сдерживала бушевавшую в ней страсть. Иосэф, замечая все в ней происходившее, чувствовал некоторое беспокойство, пытался даже «внушением» уменьшить излишнюю яркость огня, который сам же и зажег, но попытка не увенчалась успехом, а совершенно уничтожить чувство, которое могло бы перейти в ненависть, он не решался. Надо заметить, что Иосэф далеко не вполне овладел силой, которой пользовался; Шебна посвятил его лишь в одну часть науки, и хотя он многому научился в Египте, но положение раба закрывало ему двери, ведущие к истинному просвещению. Эти пробелы в его знаниях заставляли его не раз совершать проступки себе во вред.

Раз, когда Потифар, сопровождавший фараона на охоту, должен был вернуться домой поздно ночью, Иосэф, по обыкновению, сидел на плоской крыше перед своей госпожой. Урок был кончен и, сидя на низкой скамейке, он, по ее приказанию, пел одну из ее любимых песен. Откинувшись на подушки, Ранофрит пожирала его глазами. Скромная сдержанность, границ которой никогда не переступал Иосэф, выводила ее из себя. Все на свете отдала бы она в эту минуту, чтобы большие, задумчивые, темные глаза, ушедшие куда-то вдаль, подарили ее хоть одним взглядом любви, хоть на мгновенье согрели бы ее тем огнем, который, как молния, вспыхивал в них по временам. Забывая все, отдавшись страсти, она вдруг положила руку на плечо Иосэфа: ее хорошенькая головка наклонилась так близко, что черные кудри скользнули по щеке певца, а глухой, страстный голос прошептал: «Люблю тебя!»