– Чем лечили? – расспрашивал Тармо Загляду. – Какая трава, какое слово?

– Как у нас лечат – клеверовый цвет заваривали, папоротниковый лист. А заговаривала так, как меня матушка моя учила. Как на высоком своде небесном нет ни раны, ни крови, как не бывает на нем ни боли, ни треска, так бы и на челе у Тойво сына Тармо, пусть не будет ни раны, ни крови, ни боли, ни круженья, – повторила Загляда, а Тармо прислушивался внимательно, но с недоверием.

Старейшине было чуть больше пятидесяти лет. Он не отличался ни высоким ростом, ни могучим сложением, но держался уверенно и вызывал уважение даже у незнакомых людей. В его светлых волосах и бороде еще не было заметно седины, блекло-голубые глаза смотрели из-под тяжелых век через узенькие щели, но взгляд их был умным и цепким.

– Это все мало. – Выслушав Загляду, Тармо медленно покачал головой. – Ловиатар – она есть мать всех болезней – сильна, а вашу речь она не разумеет. Прогнать ее —вот что поможет.

Он снял с пояса небольшой продолговатый брусок с просверленной дырочкой – точило.

– Ты точило с собою носишь?– спросила Загляда. – А зачем?

Она и раньше часто видела на поясах у чудинов темный брусок, но не знала, для чего он нужен.

– Точило есть сильный камень, – значительно объяснил Тармо. – Он есть сильнее стали. Все злые духи боятся его. И все недуги боятся. Он прогонит Ловиатар и ее дети.

– Да, точило есть камень большой силы! – подхватил Тормод, с большим любопытством наблюдавший за чудинами. – Даже у Тора[64]во лбу сидит кусок такого камня. Не урони его, Бьерк-Силвер! Когда люди бросают точило, камень шевелится в голове у Тора!

Тармо метнул на норвежца короткий неприязненный взгляд. Он принужден был терпеть ненавистного руотса, поскольку тот жил в доме Милуты, но его присутствие было неприятно Тармо. Ничего не ответив корабельщику, старейшина положил точильный брусок в решето, решето поставил на широкогорлый горшок и стал лить на него воду, вполголоса приговаривая что-то по-своему.

– Возьми эта вода и сделай отвар из твои травы, – сказал он Загляде, снова подвесив точило к поясу и передавая ей горшок с водой. – Теперь сильная вода, хорошо поможет.

Загляда взяла горшок и поставила его на очаг к огню. Милута тем временем позвал Тармо и его родичей за столы, расставленные вдоль стен вокруг очага, Зиманя суетилась, выставляя все угощенья, какие успела приготовить на день: толокно, гороховую кашу, жареную дичину, похлебку из рыбы.

– Нет такого зверя на свете, какой не живет в наши леса, – говорил за едой Тармо Милуте. – Сколько зверя ты знаешь? Белка, соболь, куница, рысь, выдра, бобер, лось, олень, лиса, медведь, волк – кого ты хочешь? Мы можем дать все. Что ты привез в обмен? Я даю куницу за одну бусину, три куницы – за нож. За доброе копье дам сорок, даже… э, виисикюммента – сорок и еще десять, вот сколько. А за моего сына я дам тебе три раза по сорок куниц.

– Спасибо, да за сына тебе не меня надо благодарить. – Милута оглянулся туда, где лежал Спех. Загляда сидела рядом и кормила его кашей с ложки, как малого ребенка. Сейчас он чувствовал себя слишком несчастным, и такая забота его утешала.

– Сына твоего мой ратник со дна вытащил, а теперь вон сам побитый лежит, – сказал Милута, поглядев на них. – Гляди, как досталось парню – рук поднять не может.

– Я знаю. Люди говорили. – Тармо неспешно кивнул. – Опять руотсы. Руотсы хотели увезти моего сына, руотсы били твой человек. Гуннар Хирви теперь не войдет в наши леса – он знает, что не выйдет назад живым. Я стану бить челом посаднику на руотсов. А ты что станешь делать? Тебе не к лицу оставить обиду.

Поймав на миг его взгляд под тяжелыми морщинистыми веками, Милута порадовался в душе, что ему этот человек не враг. В спокойствии чудского старейшины скрывалась немалая сила, сила всей его суровой земли, покрытой мшистыми валунами, через которые смотрят в мир подземные боги.

– Не охотник я за судом ходить да челом бить, – нахмурившись, сказал Милута.

– Послушай меня! – принялся убеждать Тармо. – Я стану бить челом на руотсы за то, что хотели украсть мой сын. Ты будешь видок[65]– ты видел Тойво на их ладья. И ты станешь бить челом – они обидели твой человек. И мои родичи будут видоки. Мы с тобой будем друзья. Тогда будем большая сила.

Милута снова поглядел на Спеха, задумчиво потирая бороду Вместе с бесчувственным беглецом с варяжского струга Спех, сам того не зная, вытащил с речного дна удачу в торговых делах и поддержку в беде.

– Твоя дочь есть красивая, – такими словами вдруг прервал его размышления Тармо. Он смотрел на Загляду, которая стояла на коленях возле очага и осторожно сыпала в кипящую воду, пропущенную через решето с точилом, темный порошок из сухих листьев папоротника.

– Да, уж дочерью меня боги не обидели! – охотно согласился Милута. – Сыновей не дали, так зятя, глядишь, доброго пошлют!

Он сказал это без всякой задней мысли и тем более был удивлен ответом Тармо.

– Да, – сказал тот, переводя взгляд с Загляды на Тойво. – Твоя дочь есть красива и умеет лечить. Она лечит моего сына – я дам ей сорок соболей. А после – мой сын принесет тебе точило. Думай.

Милута не понял, что означают эти слова, а сидевшие поблизости чудины стали улыбаться и переглядываться, подталкивая друг друга. По их обычаю, точило дарили как часть выкупа за невесту.

– Завтра перед полдень я буду с родичи у посадника, – сказал Тармо Милуте на прощание. – Будь и ты. Мы накажем руотсы за их дурные дела.

Тормод, тоже слышавший этот разговор, бросил Загляде короткий взгляд, смысл которого она хорошо поняла. Белый Медведь хотел напомнить ей об их утренней беседе. И теперь она с окрепшей уверенностью подумала, что он был прав.

На другое утро после драки на торгу, на самом рассвете, у ворот варяжской крепости Княщины раздавался громкий стук, как будто кто-то изо всех сил колотит в них палкой. И этот кто-то твердо уверен, что ему откроют.

– Кто там? – крикнул сверху по-варяжски хриплый спросонья голос.

Через кромку заборола[66]выглянула русобородая голова дозорного в железном шеломе. По обеим сторонам его шеи больше чем на пол-локтя свешивались спутанные пряди светло-русых волос.

Внизу возле ворот стоял подросток лет четырнадцати. Белые прямые волосы в беспорядке падали ему на лоб и на узкие глаза, совсем прозрачные, с быстрым и неуловимым взглядом. На носу его золотилась богатая россыпь веснушек, щеку и подбородок пересекал давний белый шрам. В Княщине его хорошо знали – это был Ило, приходившийся племянником Тармо и известный в Ладоге, пожалуй, даже лучше своего старшего родича.