– Полежи пока. – Загляда потянула его за плечо и уложила опять на мешки.

– Мы теперь в Лаатокка, да? – Парень снова приподнялся и схватил ее за руку. Загляда уже хотела встать и уйти, но ей пришлось снова сесть – чудин держал ее с силой, какой она и не предполагала в нем сейчас. – Найдите мои родичи – мой отец звать Тармо сын Кетту. Он даст много дары за меня. Найдите сейчас, скоро!

– Найдем, найдем, – успокаивала его Загляда. – Ты только лежи.

Оставив чудина, она вышла из клети и направилась к хлеву. Ключница ключницей, а хозяйка хозяйкой. Домашние дела не были для Загляды новостью, но нелегко было себя саму с открытыми глазами назвать хозяйкой – вместо матери.

Тормод вышел вслед за ней.

– Знаешь, что я подумал, Бьерк-Силвер? – сказал он ей на крыльце. Загляда задержалась, обернулась к нему. – Я подумал, что он пришел к вам через воду, как я пришел через огонь. Но едва ли он будет вам таким же добрым другом, как я!

Сказав это, Тормод значительно поднял палец, словно хотел придать больше веса своему пророчеству.

– Это не похоже на тебя! – ответила Загляда. – Такое пророчество не назовешь добрым!

Тормод повел плечами, сам себе удивляясь.

– Доброе ли будущее предсказать, или дурное – уйти от него не дано. Даже богам! – сказал он и ободряюще положил ладонь на плечо Загляде. – Но тебе ничего не надо бояться, Бьерк-Силвер, пока рядом с тобой твой Белый Медведь!

В тот же день Милута собрался на торжище. С ним пошел и Осеня, и Спех, и Загляда, и Тормод, не желавший надолго расставаться с Бьерк-Силвер, по которой так соскучился за время ее путешествия в Новгород. У старого корабельщика не было ни жены, ни детей. Дома, в далеком Рогаланде, он не завел семью из-за чего-то, о чем не хотел говорить. Здесь, в Ладоге, Тормод часто восхищался красотой словенок, но любил одну Загляду, которую с пятилетнего возраста качал на коленях и забавлял, как родную дочь.

Радуясь возвращению, Загляда достала из ларя свою самую нарядную верхнюю рубаху из желтого полотна, расшитую по вороту мелкими жемчужинками, в косу вплела розовую ленту, на голову надела венчик, обтянутый дорогим алым шелком с серебряными колечками у висков. Ей хотелось обойти все: пройтись по берегу Волхова, так похожего на огромного ползущего змея, погулять по торжищу, зайти ко всем знакомцам, побывать в Велеше возле трех священных источников. Тойво она оставила на попечение Зимани. Морщась и прижимая руки ко лбу, он всеми своими богами заклинал Милуту скорее найти его родичей, обещая ему за это всякие блага. Но и без этих обещаний Милута надеялся их найти, чтобы скорее избавиться от такой заботы.

Возле устья Ладожки люди селились уже несколько веков, новые дома ставились на месте старых, обветшавших или сгоревших, и ни один двор, ни одна улочка не были похожи на другие. Кое-где попадались еще большие дома, в которых мог разместиться целый род, – как дом самого Милуты, уже целый век не тронутый пожарами. Где-то по улочке протянулись рядком, тесно прижавшись друг к другу, срубы в несколько шагов шириной, крытые соломой или дерном. Избы чередовались с полуземлянками, ко многим домикам пристроились свинарники или хлевы, сплетенные из ветвей и покрытые древесной корой. Кое-где улочки были замощены бревнышками, плахами, старыми корабельными досками, а где-то между порядками дворов тянулась кривая полоска утоптанной земли.

Торговая площадь располагалась перед воротами каменной Олеговой крепости, возле устья впадавшей в Волхов речки Ладожки. Сама крепость была невелика и охватывала совсем небольшое пространство, занятое по большей части дворами ладожской старой знати. Ее стены, сложенные прямо на земле из плоских кусков серо-белого известняка на высоту в два человеческих роста, точно следовали изгибам мыса, образованного слиянием Волхова и Ладожки.

Сегодня была пятница – день торга. Перед воротами детинца всюду стояли волокуши, ржали лошади, сновали люди. В общем гуле мешалась славянская, чудская, варяжская речь. То и дело кто-то окликал Милуту или Тормода, кланялся, приветствовал и расспрашивал о новостях. Отвечая на приветствия и расспросы, Милута озабоченно оглядывался. Мысли о лежащем дома чудском беглеце не давали ему сосредоточиться на собственных делах.

– Чуди-то здесь полным-полно! – приговаривал он, оглядываясь. – Да где же мы нашего-то утопленника родичей найдем?

В, самом деле, чудь не приходилось долго искать. То и дело в толпе встречались мужчины в кожаных штанах и в коротких плащах, накинутых на левое плечо и застегнутых большой бронзовой застежкой на боку под правой рукой, женщины в платье, состоявшем из двух несшитых полотнищ спереди и сзади. Они соединялись лямками через плечи, концы которых скалывались на груди двумя большими застежками, бронзовыми или серебряными. Между застежками звенела цепочка или ожерелье, а к ним были подвешены игольники, ножички, гребешки, обереги[58]– костяные или бронзовые фигурки зверей и птиц с подвесками, издававшими на ходу приятный звон. Головы женщин были покрыты платками, красивой застежкой приколотыми к волосам, девушки носили венчики из бересты или кожи.

– Как искать? А как все ищут – спрашивай, – просто посоветовал Осеня.

В самом людном месте на торгу расположился новгородский купец – невысокий рыжебородый мужичок с хитроватыми глазами. На поднятой крышке большого ларя он развесил десятки бус и ожерелий. Бусины стеклянные, хрустальные и сердоликовые, цветные и позолоченные, круглые, гранёные, продолговатые, ярко-желтые и густо-синие, красные с белыми разводами и, зеленые с фиолетовыми глазками блестели под лучами солнца, пестрыми и одноцветными ручейками свешивались на крепких нитях, свитых из конского волоса.

Даже Загляда, не обиженная отсутствием украшений, не могла спокойно пройти мимо. А женщины-чудинки целой стаей собрались вокруг новгородца с его товаром, разглядывали, выбирали, считали бусины, чтобы определить цену, торговались по-русски и по-чудски.

– Вон Колча-новгородец! Его и расспросите. – Осеня показал концом посоха на бойкого знакомца. – Возле него чуди вьется, как пчел в борти[59], он должен знать.

– Велес-бог да будет тебе помочь, человече! – обратился Милута к новгородцу, пока Загляда разглядывала его товар, – Не знаешь ли такого чудина… вот, опять имя позабыл!

– Тармо, – подсказала Загляда. – Тармо сын Кетту.

– Как не знать такого человека! – живо откликнулся новгородец. – Только ежели вы его по торговым делам ищете, то понапрасну, так-то!

– Почему же? – воскликнула Загляда, вскинув на него глаза. Она немного знала Колчу, которого в Ладоге, да и дома, в Новгороде, прозывали Сварыгой – за любовь ко всяческим сварам[60], – и заранее ждала от него неприятных вестей.