Это было утро, какие бывают только в мае: солнце медленно поднималось на небосводе, но время, казалось, замерло на месте.

Иногда вы прерывали нашу беседу, чтобы воскликнуть с внезапно серьезным видом:

— Какая ты красивая!

И я чувствовала себя сияющей посреди всего этого света. (Позже вы будете спрашивать себя, как я могла так увязнуть в этой истории, в итоге влюбившись в вас. Это обожание, смешанное с недоверием, которое я к вам проявляла, поражало вас, и вы никак не могли понять, почему наши традиционные роли внезапно поменялись местами. Мне известно об этом не больше вашего, но я почти уверена: немалую роль сыграли комплименты и эта страсть в ваших темных красивых глазах.)

Затем я снова легла рядом с вами, разместившись между вашими коленями и руками, и вы одной рукой обхватили мою правую грудь.

— Она будет чувствовать себя такой одинокой, когда я уйду, — предсказали вы.

На самом деле пришлось ждать еще целую неделю, пока я не поняла, как мне не хватает ваших ласк и всего остального. Эта нравственность, деформированная любовью к пороку, о которой я догадывалась, непреодолимо влекла меня словно наркотик. И пока мои руки приближались к вашим бедрам, не смея коснуться их, пока я решалась лишь пожирать вас глазами, вы прижали меня к себе и гладили по волосам, словно не произошло ничего особенного. Словно не было ничего парадоксального в том, чтобы сначала кончить мне на лицо, а затем перейти к ласкам.

Когда я лежала неподвижно рядом с вами несколько минут подряд, мое тело как будто обжигало огнем. Вы не понимали этого: мои бесконечные хождения между кроватью и окном вас раздражали, все больше и больше по мере того как шло время, и вы становились более грубым. Вы, должно быть, отлично понимали, до какой степени волновали меня. Накануне я прислала вам очень честное сообщение: «И все-таки мне немного страшно».

И злой взрослый волк, каким вы были, ответил: «Не бойся, я самый милый из всех».

Но вы прекрасно знали, Месье, что это было ложью. Вы чудесно осознавали: ваша мягкость и даже нежность не имели ничего общего с этой пресловутой доброжелательностью. Вы просто делали разбег, чтобы лучше прыгнуть. Я видела это в ваших глазах, когда как-то во время разговора мы неожиданно устроили состязание, кто дольше выдержит взгляд другого. Естественно, я с позором проиграла.

Вы, испытывая любопытство, наблюдали за моим поражением. «Тебе это даром не пройдет», — говорили ваши очаровательные брови. Когда я успокоилась, вы достали из своего саквояжа хирурга старое издание Мандьярга, которого я обожала, в ультрамариновом футляре из дорогого картона. Вы не представляете, Месье, что я тогда пережила: настоящее рождественское утро. Согласна, я пришла к вам из-за вашей любви к эротической литературе, но получить этому подтверждение таким элегантным способом… Вы были словно святой Николай[18]в разгар мая месяца. Я едва осмеливалась листать пожелтевшие страницы, широко раскрыв глаза и вскрикивая, как ребенок в Дисней-парке. Затем, через несколько бесконечных минут, я вам его вернула, испытывая легкую грусть от того, что прикоснулась к вашему миру редких книг и эксклюзивных изданий. И мне, которая портила свои маленькие руки в цветочном магазине за четыреста евро в месяц, мне, которая спала в окружении карманных изданий для студентов, вы сказали:

— Нет, оставь себе. Я тебе его дарю.

И напрасно я пыталась возражать, протестуя что есть мочи, истерично протягивая вам книгу, — вы прижали ее к моей груди с такой улыбкой, что я смогла лишь принять этот дар, опустив глаза, заранее негодуя от мысли: мне придется положить книгу в свою походную сумку, между ноутбуком и туалетными принадлежностями, и «Англичанин»[19]будет вынужден соседствовать с плохо закрытым тюбиком зубной пасты.

(Знаете ли вы, что я сделала, вернувшись домой и закрывшись от родителей в своей розовой комнате на полуподвальном этаже? Я оторвала клочок бумаги и сунула между дивных страниц Мандьярга записку, на которой шариковой ручкой написала: «подарок от С. С., 05. 05. 09». Маленькая кокотка[20], составляющая список подарков своих любовников.)

На какое-то мгновение я почувствовала себя продажной женщиной. Но потом почти ощутила гордость: даже Золя не додумался до такой пикантной детали, как расплачиваться с куртизанкой редкими изданиями.

Когда вы овладели мной, лежащей в позе эмбриона, я была сосредоточена на аромате перезрелого манго, заполнявшем комнату, я чувствовала, как он льется на меня, словно масло. Его опьяняющие эфирные нотки смешивались с Герленом на ваших пальцах (ваш сладкий одуряющий парфюм, словно специально созданный для обольщения женщин). Я едва осмеливалась открыть глаза: если бы я что-нибудь увидела, это наверняка лишило бы очарования то острое чувство наполненности, сменяющееся голодом, когда вы выходили из меня, а я, беззвучно хныкая, всякий раз звала вас обратно.

Известно ли было вам, что наши тела так прекрасно поладят? Я имела об этом лишь смутное представление: не зная вас, конечно, было приятно представлять себе такую гармонию. Меня опьяняло не столько само удовольствие, сколько это скольжение, эта согласованность движений в сочетании с гипнотизирующей чувственностью, полная идиллия наших дыханий. Я, Элли, двадцатилетняя девушка с маленьким упитанным телом, стремящимся избавиться от своих детских округлостей, и вы, Месье, с вашими сорока шестью годами ласк и поцелуев, вместе, втайне ото всех, в этой гостиничной кровати, в час, когда все наши знакомые отправились на работу. Вы кончили в меня с последним криком, в то время как я крепко обхватила вас всеми своими мышцами.

— Хорошо, что я приняла меры предосторожности, — улыбнулась я потом, сидя на тебе. — Пью противозачаточные. Ты ведь даже не спросил, можно ли в меня кончать.

— Я догадывался, что ты следишь за этим, — ответил ты, ущипнув меня за сосок.

— Но откуда ты можешь знать, что я здорова? Может, я сплю со всеми без презерватива.

— Но ты же этого не делаешь, — закрыл ты эту тему.

Я была поражена. Не знала, что ответить на такую подростковую беззаботность. И решила занять ту же позицию, что и ты: наплевать на Андреа, возможные риски, твою жену. Я объяснила все тем, что ты женат и теоретически не можешь позволить себе таскать за собой заразу. Это было моей первой ошибкой.

— Приходи посмотреть, как я оперирую, — попросил ты несколько минут спустя, кусая меня за шею.

Речь шла об огромной опасности — прийти к нему в бывшую клинику моего дяди, расположенную в уютной части квартала Марэ, где целые орды медсестер могли узнать во мне маленькую девочку в лакированных туфельках, бегавшую по коридорам во время визитов доброго доктора Кантреля. Нужно было придумать какой-нибудь доклад для факультета, чтобы оправдать свое присутствие, солгать множеству людей и бессовестно выставить напоказ — вплоть до операционного блока — сексуальное напряжение и всю безнравственность нашей истории. Играть до конца роль кокотки и ее любовника-хирурга на откровенно враждебной территории.