Лицо сидевшего перед ним полицейского исказилось страданием, и Мельберг понял, что попал в самую точку, прямо в яблочко. Он решил немного утешить Хедстрёма.

— Поскольку тебя я назначаю ответственным за расследование, то Лундгрен будет докладывать непосредственно тебе.

Невзирая на то, что Эрнст Лундгрен как подчиненный был гораздо удобнее Хедстрёма, Мельбергу хватало ума видеть, что у него тоже есть свои недостатки. Кто же станет вредить самому себе…

Как только за Хедстрёмом закрылась дверь, Мельберг вынул из ящика письмо и начал перечитывать его в десятый, наверное, раз.

Прежде чем усесться перед монитором компьютера, Морган проделал несколько гимнастических упражнений для пальцев и плечевого пояса: он знал, что, погрузившись в виртуальный мир, иногда часами сидит в одной и той же позе. Потом он тщательно проверил, на месте ли все необходимое, чтобы потом зря не вставать. Все было тут: большая бутылка колы, большой батончик «дайма»[7]и большой «сникерс». На этом можно долго продержаться.

На коленях у него лежала тяжелая папка, полученная от Фредрика. В ней хранилось все, что ему требовалось знать; целый фантастический мир, который он сам не мог создать воображением, был собран здесь под жесткой картонной обложкой и скоро будет превращен в единицы и нолики. Этим искусством Морган владел в совершенстве. Эмоции, фантазии, мечты и сказки по странной прихоти природы всегда были недоступны его мозгу, зато он повелевал такими логическими, дивными в своей предсказуемости единицами и нолями, маленькими электронными импульсами, которые живут в компьютере, превращаясь на экране в зримую картинку.

Иногда он задумывался: какое ощущение должно быть у такого человека, как Фредрик, когда он из ничего создает в своем мозгу иные миры? Каково это — вживаться в чувства других людей? Чаще всего такие попытки кончались тем, что он просто пожимал плечами и отмахивался от этих мыслей, как от чего-то не имеющего значения. Но порой, когда на него нападала глубокая депрессия, он чувствовал всю тяжесть своего недостатка и приходил в отчаяние оттого, что родился не таким, как все люди.

В то же время для него служило большим утешением знать, что он не один такой. Он часто заходил на домашние странички для людей вроде него и с некоторыми обменивался сообщениями. Как-то раз он побывал на встрече в Гётеборге, но больше решил туда не ездить. Те особенности, которые отличали его собратьев, не давали им свободно общаться и друг с другом, так что мероприятие кончилось полной неудачей.

Но было все же приятно убедиться, что он не исключение. Ему хватало этого знания. В сущности, он не испытывал тяги к общению, которое, по-видимому, так много значило в жизни других людей. Лучше всего он чувствовал себя, когда оставался в своем домике в компании одних лишь компьютеров. Изредка он терпел присутствие родителей, но и только. С ними ему было спокойно. У него ушло много лет, чтобы научиться их понимать, разбираться в сложном языке их мимики и жестов, воспринимать те тысячи сигналов, которые его мозг, по-видимому, неспособен был расшифровывать. Они тоже научились к нему подлаживаться, разговаривать так, чтобы он мог понимать их хотя бы приблизительно.

Перед глазами Моргана светился пустой экран. Эти моменты ему нравились. Нормальный человек, вероятно, назвал бы такие мгновения своими любимыми, но Морган не понимал в точности значения слова «любить». Возможно, это было то, что он сейчас чувствовал — глубокая удовлетворенность, ощущение того, что это его родное. Ощущение нормальности.

Проворные пальцы Моргана забегали по клавиатуре. Время от времени он заглядывал в папку у себя на коленях, но по большей части его взгляд был устремлен на экран. Он не переставал удивляться тому, что проблемы с координацией движений чудесным образом куда-то исчезали, когда он работал на компьютере: к нему вдруг приходила ловкость и уверенность, которых не хватало в остальное время. Непослушность пальцев, которая проявлялась, когда нужно было завязать шнурки или застегнуть рубашку, называлась нарушениями моторики. Ему было известно, что это вообще свойственно людям с его диагнозом. Он хорошо знал, чем отличается от других, но ничего не мог с этим поделать. К тому же считал, что неправильно называть других нормальными, а таких, как он, — ненормальными. По сути дела, его относили к людям с отклонениями только потому, что он не соответствовал общепринятой норме. А он был просто другой! Его мысль двигалась по иной колее, вот и вся разница. Это не значит непременно, что он хуже. Просто другой.

Сделав паузу, он отпил глоток кока-колы прямо из бутылки и снова быстро забегал пальцами по клавишам.

Морган был доволен.

Стрёмстад, 1923 год

Он лежал на кровати, закинув руки за голову и устремив взгляд в потолок. Время было уже позднее, и, как всегда после рабочего дня, тело налилось тяжестью. Но сегодня он никак не находил покоя, мысли роились в голове, не давая уснуть.

Разговор в конторе по поводу монолитов прошел хорошо, и это была одна из тем его размышлений. Он понимал, что работа предстоит непростая, и перебирал в уме разные варианты, стараясь выбрать лучший способ решения задачи. Он уже знал, в каком месте горы будет вырубать монолит. На южном краю каменоломни еще оставалась нетронутая скала, из нее-то он и собирался вырубить большой кусок хорошего гранита, рассчитывая, что при некотором везении получит монолит без изъянов, из-за которых камень мог бы развалиться.

Вторым предметом его размышлений была темноволосая девушка с голубыми глазами. Он знал, что это запретные мысли. К таким девушкам, как она, ему даже в мечтах нельзя приближаться, но Андерс ничего не мог с собой поделать. Когда ее ручка оказалась в его ладони, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы отпустить ее, не задержав подольше. Едва он коснулся ее кожи, с каждой секундой ему становилось все труднее разжать руку, а ведь он никогда не любил играть с огнем. Все совещание стало сплошным мучением. Стрелки часов на стене еле ползли, и ему все время приходилось насильно удерживать себя, чтобы не обернуться и не посмотреть в тот угол, где она сидела.

Прекраснее ее он никого никогда не встречал. Ни одна из девушек или женщин, которые промелькнули в его жизни, не могла идти ни в какое сравнение с нею. Она казалась существом из иного мира. Он вздохнул и перевернулся на бок в очередной попытке заснуть. Завтрашний день, как и все остальные, начнется для него в пять утра, независимо от того, какие думы не давали ему спать.

Вдруг что-то звякнуло. Звук был такой, словно в окошко бросили камень, но все произошло очень быстро и сразу стихло, и он подумал, что ему это только почудилось. Все было спокойно, и он опять закрыл глаза. Но тут звук повторился, и у него больше не осталось сомнений: кто-то бросал ему в окно камешки. Андерс поднялся и сел. Должно быть, это кто-то из приятелей, с кем он иногда ходил в пивную, и он подумал, что задаст им перцу, если они разбудят вдову, у которой он снимал комнату. Он прожил тут последние три года, был доволен условиями и не хотел давать хозяйке повод для конфликта.