шесть и пять, получили сто семьдесят один. Это ты, как человек, должен нам объяснить. Что чувствуешь? Мы-то машины бессмертные, нам-то что.

— Соглашусь, — вставил Гера. — Ты как сам?

Элеш не стал скрывать радости.

— Это чудо! Я шел и не верил. Это что получается: погружусь на десять лет — и проживу тысячу семьсот?

— Тысячу семьсот десять, — поправила Соля.

— Да. Я даже не знаю, как жить столько лет. Что это вообще? Кажется, что будет скучно.

— Да брось! — улыбнулся Гера. — Вон люди по сто лет жили в Погружённом мире и еще хотели. Говорят, умному нигде не скучно, а дурак и живую жизнь не знает куда деть.

— Подождите, мечтатели, — осадила их Соля. — Элеш, ты с чего взял, что срок погружения сохранят? Раз такой множитель, то и срок уменьшат, логично же? Кто тебя пустит на десять лет?

Элеш как-то не подумал об этом. От слов Соли у него поубавилось радости. Он налил еще бокал и скривил преувеличенно расстроенное лицо, зная, что друзья, увидев его настроение, начнут выдумывать правдоподобные доводы утешить и это у них здорово получится.

— Ладно, может на десять лет и не пустят, — как и ожидал Элеш, начала Соля опровергать саму себя, — но Император у нас добрый, в Старом Совете тоже не дураки, да и в Гражданском Совете есть умные. Пусть даже сократят до пяти лет… не знаю, или пусть до четырех… но ниже трех никак не опустят, верно говорю, голову на отсечение. Значит, умножаем сто семьдесят один на три — получаем пятьсот тринадцать. Полтысячелетия погружённой жизни! Пф, Элеш, родной! Это даже больше, чем живу на свете я.

— Да, похоже на то, — закивал Гера. — Три года в Погружении — самое то. По-человеческим меркам конечно, нам-то тяжело судить. Да еще удобнее погружать парами, как раз тебе вместе с Ёлей удобно.

— А повысят возраст погружения? — спросил Элеш.

— Думаю, да. До ста лет запросто, — ответил Гера.

Элеш задумался. Картина будущего мира и его судьбы в этом мире обретала всё более законченные, логичные формы. От устойчивости и реальности этой картины его ощущение грядущего счастья стало только сильнее и обоснованнее. Осталось вообразить себе глобальные последствия, и друзья в этом помогли не сильно, лишь накидали сценариев, которые могли и сбыться, и не сбыться, и частично сбыться. Соля клонилась ко всемирному счастью и объединению во главе с Солертией и ее славным Императором, а Гера держался скорее пессимистического взгляда и не обходил вниманием апокалиптические варианты всеобщей войны за новую технологию.

— Где-то я с Солей согласен, — говорил он. — Зная людей и зная историю, скажу, что, да, сперва будет торг. Ждем хода из Пренса. Они там сидят и киснут со старым множителем и знают, что сами ничего не изобретут. Народ от них потихоньку бежит, а сейчас я даже не знаю что будет. Я уверен, там уже встали на уши. Ух, я хотел бы на это посмотреть! Элеш, у тебя нет выхода на их бота?

— Нет.

— Жаль, но и так можно представить. Мне, знаешь, ваши северные дела постольку поскольку, но ваш Император красиво сыграл, без шуток. Как он двояко подал, а! Выбрал момент: молитву мэру Пренса — это красиво. Когда зашел, положил подушку на первую ступеньку, то есть поставил себя выше миритов, хотя сам не мирит — опять красиво. Потом вообще убрал подушку — показал важность момента и уважение. Всё это совершил незримо, и это можно понять как знак пренебрежения, а можно — как истинно духовное действие, настолько высокое, что невыразимо в предмете. Пропаганда обыграет в любую сторону куда прикажут. Дальше будет торговля с Большим Севером, прежде всего с Пренсом. И, ей-богу, это будет такая торговля, что держись. Еще утром был клоун, "Император Солертии", а сейчас Император, и как бы не всей планеты. Аплодирую!

Гера мог выражаться жёстко, но отличался правдивостью, во всяком случае при обсуждении северной политики. У Соли от его слов краснели и белели щеки, но она не прерывала.

— Соля, как думаешь, будет война? — спросил Элеш.

— Ну-у… — затянула она, подняла глаза наверх, подумала, а потом на миг скосила их на соседа и мило улыбнулась Элешу, — нет, войны не будет. Торг, обвинения, крики, пропаганда, полезут всякие юродивые, может кого-то задавят по недосмотру, но войны не будет. Солертия всегда за гуманизм, а война мешает торговле.

— Ой! — засмеялся Гера, но быстро поднял руки. — Молчу-молчу.

Напоследок Элеш спросил совета лично для себя:

— Что мне делать, друзья? Только честно.

— Оставайся в Солертии, живи как жил, думай о будущем. А еще я видела, ты сегодня в музей ходил, — мило улыбаясь, сказала Соля. — Хорошее дело, культура всякая, общение опять же.

— В общем, ты поступил в "Лучик тепла", — рубанул Гера со всей русской прямотой. — Поди и деньги взял?

— Взял, — кивнул Элеш.

— Ну и молодец! Я конечно должен манить тебя обратно в Москву, но я всё понимаю: вам с Ёлей теперь самое лучшее жить в Солертии. Работай, следи за рейтингом — и будешь счастлив, а в старости вместе пойдете в Погружение. И решай уже с детьми.

— Да, Элеш, детишки-детишки! — захлопала в ладоши Соля и заулыбалась так сладко, будто детишки прямо сейчас полезут изо всех углов.

— Ладно, всё, друзья, — сказал довольный Элеш. — Прощайте!

— Пока! — замахала руками Соля.

— Увидимся! — попрощался Гера.

Они исчезли с экрана. Элеш снял изоляцию, открыл дверь уходить, но передумал, крикнул в коридор: "Прислуга, принесите мои вещи!" — оставил дверь настежь и вернулся в номер, чтобы допить вино, доесть пирог и успокоиться.

Через пару минут коридорный принес его браслет и планшет, но отказался войти и отдать их, пока Элеш не выйдет за порог.

— Тогда переведите номер в общее пространство и не закрывайте дверь, — сказал Элеш. — Всему учить.

Получив планшет, он проверил сообщения. Было одно от Дина: "Венна доложила, что вы рядом. Если вы еще не уехали, то прошу ко мне. Если неудобно, то не надо, увидимся завтра".

В связи с последними новостями, Элеш был на таком душевном подъеме, что готов был землю рыть за Солертию, за фонд и лично за Дина. Поэтому он немедленно отставил бокал в сторону, написал: "Иду. Я рядом", — и резко встал. Его качнуло, и он только сейчас понял, что выпил лишнего за приятным и духоподъемным разговором. Было ли удобно идти в таком виде? Он решил: "Нормально, сегодня извинительно", — и быстро пошел в музей. По дороге его встретила Венна, она стояла посреди площади в лучах заходящего солнца как брошенная, неприкаянная