– Я тебя очень уважаю, Глория.

– Ты дерьмо. – Я подношу выпивку к лицу, но мне не сразу удается найти рот. Своим платочком в тон смокингу Дмитрий вытирает скотч с моего подбородка, пока не пролилось на одежду.

– Я просто не хочу, чтобы теперь, когда нет Пи-Джея, пострадал журнал.

– Пи-Джей не был лучшим из редакторов.

– Может, и нет, но он был предан своему делу.

– Дерьмо! – Я чувствую, как мое лицо одновременно пылает и делается ледяным. – Преданность не удержала его от попытки получить место в «Алгонкине».

– Но он остался со мной.

– Потому что у него не было выбора, Дмитрий. Он из кожи вон лез, чтоб привлечь их внимание.

– Пи-Джей был трудягой. Всегда допоздна сидел в офисе. Он мог бы преподавать журналистику.

– Ты можешь сменить тему? Зачем ты так со мной? Предполагается, что ты мой кавалер.

Я снова тянусь к бутылке скотча. Дмитрий накрывает ладонью мой стакан. Я сжимаю его жирное запястье и говорю, что если он не прекратит, то я, блин, заору.

Возможно, почувствовав нарастающее напряжение в нашем углу комнаты, Эмили направляется сюда с шампанским на подносе. Она улыбается.

– Выпей еще «Дом», Глор. Кто-то пооткрывал все бутылки. Не хотелось бы, чтоб оно испортилось.

Я пристраиваю свой стакан к ней на поднос. Беру два бокала и злобно смотрю на Дмитрия, пытающегося забрать один у меня из рук.

– Я иду на крышу, – говорю я, ни к кому не обращаясь. Дмитрий страдает акрофобией.

На верху лестницы стоит открытый холодильник, в нем – еще открытые бутылки «Дом». Парень по имени Рокки наполняет бокалы. Некоторые из них «Штойбен», как у Эмили, но есть и другие – «Баккара», «Лалик», «Микаса».[12]Чей холодильник – непонятно. В доме Эмили проходит пять или шесть вечеринок, и все они постепенно перемещаются на крышу. Дмитрий уходит. Я ловлю себя на том, что болтаю с кучей соседских гостей. В основном рассказываю им об этом гребаном кошмаре – развлекать ФБР, пока агенты ползают по твоему дому, пытаясь найти подозрительные телефонные карточки.

Внезапно я замечаю рядом с собой Дейрдре. Она кажется странно выпавшей из контекста.

– Подержишь меня за ноги, пока я буду блевать с крыши?

– Блевать?

– С крыши. Я могла бы вернуться в квартиру, но боюсь поскользнуться по дороге. Чего доброго грохнусь с лестницы.

Перил на крыше нет. Она ложится, свесив голову. Я придерживаю ее за щиколотки, гравий впивается в мои коленки. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит. Я могу разжать руки и спокойно дать ей свалиться – и никаких свидетелей.

Мой отчим, Сидней, беседует в своей гостиной с маклером на корявом английском образца бруклинского гетто 50-х – теперь это модно среди бородатых евреев среднего класса, живущих в Калифорнии. В основном все дело в произношении: те же слова, сказанные на идиш, если у тебя правильный акцент, вперемешку с английским превращаются в нескончаемый бубнеж, похожий на звуки молитвы. Менш и мешуггенер. Ийд и гой.[13]Как легко разделить мир.

Сегодня нет большой нужды делить, потому что Сидней приглашает на новогодний обед только меншей. Иногда он позволяет моей матери добавить пару имен в список. Обычно она выбирает меня.

– Моя дочь Глория, – говорит Сидней, как всегда игнорируя тот факт, что мы не связаны кровным родством, – прекрасная еврейская девушка. Она не похожа на еврейку, но это не страшно. Я все равно не понимаю, как она оказалась замешанной в этом убийстве. Я всегда ей говорил, что порядочные еврейские девушки не работают в тех местах, где люди готовы убивать друг друга: ей нужно бросать это, пока она еще может, и уж, конечно, порядочные еврейские девушки не должны оказываться в числе подозреваемых. Но она меня никогда не слушает.

– Я вовсе не подозреваемая. Я общаюсь с ФБР и пытаюсь помочь им в этом деле.

– Почему ты не выходишь замуж? Сколько раз я тебе говорил, чтоб ты сходила на вечер в ЕОЦ?[14]А ты все время общаешься с гоями.

– Может, потому, что я антисемитка, Сидней.

Я ухожу во двор, где на вечеринках Сиднея собираются курильщики. Курильщики по сравнению с некурящими – не такая уж плохая компания. Здесь Герман Вайсе, оптовый торговец мясом, Дэвид Гетцберг, страховой агент. Ларри Штайн и Барри Райшбах, адвокаты. И жена Барри, Джуди, у которой магазин еврейского антиквариата и самодельных еврейских четок.

Барри, в прошлом адвокат по уголовным делам, развлекает меня байками о своих клиентах, при казнях которых он присутствовал. Говорит, газовая камера быстрее, но электрический стул смотрится гораздо эффектнее.

Мы обсуждаем непропорционально большую голову агента Броди. Барри и Броди пересекались раньше, хотя уже давно не виделись, со времени Бар-Мицвы[15]сына Барри.

– Имей в виду, если тебе понадобится адвокат, я в твоем распоряжении.

– Не думаю, что до этого дойдет. – Я попиваю содовую и пытаюсь делать вид, что убеждена в этом. Кажется, не верят. Мне нужно кое-что уяснить. – Из меня не выйдет преступника. Вина и невиновность так… далеки друг от друга.

– Парни из Вашингтона любят допекать людей, Глория. Почему, как ты думаешь, они хотят представить в суде записи телефонной компании по карточке Пи-Джея? Телефонные номера твоих друзей не сыграют роли в этом деле, но могут здорово отразиться на твоей жизни. Они пытаются выбить из тебя признание. Вот почему я переключился на законы об авторском праве. Уголовные дела – штука слишком уж невеселая.

Я киваю и улыбаюсь, я отлично выгляжу. Тут мать зовет меня в дом, чтобы представить гостям.

– Ты такая застенчивая, Глория. Если бы не я, ты ни с кем бы не разговаривала.

– Я разговариваю с людьми. Я все время с ними разговариваю.

Она ведет меня сквозь тропические дебри гостей в оранжево-зелено-голубых одеяниях, бормоча мне их имена, так что, когда мы движемся в противоположном направлении, я могу притвориться, что помню их с прошлого обеда и сожалею, что не заметила их в этой толпе. Сплошь персонажи из Торы – Авраамы, Исааки, Иаковы, Ребекки, Лии и Рахили.

– Тебе нужно посерьезнее отнестись к словам Барри, – говорит мне мать. Мы останавливаемся у буфета, она накладывает мне на тарелку рогаликов, лососины, копченой и маринованной селедки.

– Мама, я не голодна.