Эта растущая англонизация стала еще более ощутимой с 1227 года, когда Генрих III достиг совершеннолетия и начал править без регента. Он пригласил ко двору кучу иностранных советников, включая французских членов своей семьи по материнской линии, а усугубил ситуацию женитьбой на двенадцатилетней графине, Элеоноре Прованской. Невеста-дитя прибыла в окружении вездесущих франко-итальянских кузин, дерзкое поведение которых при дворе сделало Элеонору настолько непопулярной, что лондонцы однажды попытались потопить ее баржу, когда она курсировала по Темзе.

Епископ Линкольна, Роберт Гросстест[30], был самым активным противником сложившегося положения и открыто критиковал короля Генриха, жалуясь, что французские придворные «иностранцы и худшие враги Англии. Они даже не говорят по-английски».

Французы, которым только дай повод, подлили масла в огонь этого националистического спора. В 1244 году французский король Людовик IX (сын наследного принца Людовика, которого приглашали править Англией) объявил: «Тот, кто живет в моей стране, но владеет землями в Англии, не может служить двум хозяевам. Он должен подчиняться либо моей власти, либо власти английского короля».

Раскол между Англией и Францией практически состоялся.

Французам повезло, что Англия пока была не готова к атаке на Францию, поскольку короли Эдуард I и Эдуард II, которые правили в период с 1272 по 1327 год, всю свою мощь обрушили на шотландцев и уэльсцев. В ответ они получили немало болезненных ран, включая сокрушительное поражение английской армии в битве при Баннокбурне в 1314 году. Однако это избиение руками шотландцев и уэльсцев имело два положительных последствия, которым суждено было стать головной болью для французов.

Во-первых, англичане на собственной шкуре испытали смертоносную силу больших луков уэльсцев. Это оружие не шло ни в какое сравнение с тем луком, из которого (возможно) был убит Гарольд в битве при Гастингсе. Уэльский лук имел в длину пять-шесть футов — был даже выше, чем лучник, — и мог стрелять тяжелыми стрелами с железным наконечником, с предельной точностью поражая цель на расстоянии 250 ярдов. Разница между уэльским и обычным луками была примерно такой же, как между мушкетной дробью и снайперской пулей. Нужны была практика длиною в жизнь и недюжинная сила, чтобы оттянуть тетиву шестифутового лука, и после поражения от уэльсцев английские просторы вскоре наполнились звуком свистящих стрел. Недалек был тот день, когда этому звуку предстояло повергнуть в дрожь французских рыцарей в латах.

Во-вторых, в битве при Баннокбурне двадцатитысячная армия Эдуарда II уступила малочисленной шотландской пехоте Роберта Брюса, во многом из-за того, что англичане пытались сражаться в тяжелых доспехах на болотистом грунте. Они извлекли урок из своей ошибки и в следующем веке дважды заманивали французов в такую же точно ловушку.

Эдуард II был непопулярным королем. Мало того что он умел талантливо проигрывать сражения, так еще был откровенным геем, что пока не вошло в моду среди английской знати, несмотря на пионерский опыт Вильгельма Руфуса стодвадцатилетней давности, подхваченный, как утверждают, Ричардом Львиное Сердце.

В конце концов жена Эдуарда, французская принцесса Изабелла, за свой нрав прозванная Французской Волчицей, организовала его смещение с престола и убийство в 1327 году при ужасных обстоятельствах. Как сообщалось, Эдуарда, пребывавшего в заточении в замке Беркли под Глостером, пригвоздили к кровати, после чего в его задний проход вонзили рог или металлическую трубку. И словно этой жути было недостаточно, раскаленный докрасна железный прут, введенный затем в трубку, сжег внутренности Эдуарда и убил его.

Пока с ним творили это безобразие (если творили, поскольку другие источники утверждают, что Эдуарда задушили), Англия пребывала в состоянии депрессии. Нация была доведена до нищеты неурожаями и бесплодными попытками ее правителей одолеть кельтских соседей. К тому времени она успела лишиться еще одного из своих владений во Франции, Гаскони, которую французы захватили играючи. В общем, жуткая смерть Эдуарда II предстает символом Англии, к которой недавнее прошлое повернулось своим задним местом.

Неудивительно, что у страны возникло острое желание снова встать на ноги и обрести чувство собственного достоинства. Англия привела себя в боевую готовность перед Столетней войной, самым долгим в британской истории военным конфликтом с единственным противником. И таковым была выбрана Франция.

«Сто лет» с 1337 по 1453 год: ошибка арифметическая, и не только

Большинство из тех, кто пишет о Столетней войне, настойчиво обращают внимание читателей на очевидную ошибку в расчетах: конфликт, начавшийся в 1337 году и закончившийся в 1453 году, длился больше века. Особенно разочаровывает то обстоятельство, что название войне дали викторианцы, которые были сильны в математике, поскольку им приходилось делать много измерений, составляя карты их растущей империи.

Впрочем, причины этой ошибки коренятся гораздо глубже, так как уже в названии войны просматривается явная попытка очковтирательства. Для начала заметим, что это была не война как таковая: речь идет о цепочке конфликтов, которые то вспыхивали, то угасали, в зависимости от того, как скоро у английских королей пополнялись запасы сил и наличности для продолжения боевых действий. И хотя даты, которые у всех на слуху, связаны с известными битвами — Креси (1346 год) и Азенкур (1415 год), — не стоит обольщаться насчет того, что Столетнюю войну вели армии рыцарей и лучников, сражаясь за своего короля и свою страну на полях боевой славы.

Если не считать нескольких эпизодов рыцарских баталий, «война» была, проще говоря, ста шестнадцатью годами физического насилия, которому подвергалось гражданское население Франции. Этот период террора развязали бесчинствующие и неуправляемые английские бандиты, которые заявляли, будто защищают права короля, но на самом деле активно занимались личным обогащением, при этом убивая все больше и больше людей.

За этот более чем вековой период ни один город Северной Франции не избежал осады, крестьяне не могли спокойно работать на полях, если не размещали на вершинах холмов, колоколен или просто в кронах деревьев сторожевые посты. Когда на горизонте появлялось облако пыли, фермеры тотчас бросали орудия труда и бежали, поскольку знали: любой мужчина, пойманный живьем англичанами, будет, если он богат, содержаться под стражей до выплаты выкупа; тот же, кто не сможет заплатить выкуп, будет убит, причем, как правило, после жестоких пыток, признавшись, где спрятаны его скудные сбережения. Все это в равной мере относилось и к взятым в плен женщинам, с той лишь разницей, что их еще подвергали зверскому групповому изнасилованию. Можно сказать, что это была не столько Столетняя война, сколько век геноцида, санкционированного королем (а значит, по феодальной логике, самим Богом).