– Велик. Велик и чуден. Если хочешь, потом я тебе его в подробностях опишу.

– А не забудешь? – Дьяк недоверчиво посмотрел на Ивана.

– Нет, – улыбнулся тот. – А и забуду, так ты напомнишь. Кстати, помнишь, обещал мне узнать кой-чего?

Авраам вскинул глаза, потом заулыбался, вспомнил:

– А, про Тохтамыша-царя… Узнаю. Немного, правда… Но попытаюсь.

– Вот-вот, попытайся. Аксен Колбятин мешать нам не будет? В фаворе он, ты сам сказывал.

– Мыслю – не будет. Слишком уж мы для него мелки, а Софроний – вообще никто. Батюшку своего, Колбяту, Аксен не очень долюбливает. Ну помогает иногда, конечно, но так, не особо.

– Все равно, – вскользь заметил Раничев. – Встречаться бы с ним мне не очень хотелось.

Авраам рассмеялся:

– Не встретишься! Ты ж на княжий двор не вхож. Серебром я тебя ссужу, только его у меня, сам знаешь…

– Да уж знаю. – Иван задумчиво кивнул. – На первое время хватит, а там придумаю что-нибудь. А ты теперь с Софронием будешь? Ну как объявится он?

– А кто мне Софроний? – азартно возразил дьяк. – Он только в Угрюмове надо мной старший, да и, думаю, не вернется он – убоится княжьего гнева. Он же не боярин, так, человечишко черный, раздавят и не заметят. Так что будет сидеть тихонько в Угрюмове, а то и скроется где, не глуп ведь.

– Успеем до ночи-то? – покосившись на солнце, спросил Раничев.

Дьяк махнул рукой:

– Успеем, вон и река уж блестит впереди. Немного и осталось, к вечеру будем.

Дальше дорога пошла вдоль Оки, стала еще более людной, чувствовалось по всему, что где-то впереди, совсем недалеко, какой-то большой город. Еще немного проехали рысью, обгоняя возы и странников, и за лесом вдруг блеснула церковная маковка, а потом уж стали видны стены, мощные угловые башни с островерхими крышами, ворота, пристань – почти безлюдная в это время.

– Ну вот он, Переяславль-град! – Авраам привстал в седле. – Теперь уж успеем.

Путники подогнали коней, но тем не менее, когда подъехали к воротам, вокруг уже быстро темнело. Еще б немного – и затворили б ворота стражи. Уже, звеня кольчугами, и шли затворять – да десятник узнал писца, кивнул приветливо:

– Что-то поздненько вертаешься, Авраамий-друже?

Дьяк слез с коня, поклонился:

– Все по княжьим делам. По здорову ли семейство, Никодиме?

– Да пока Бог миловал. – Никодим перекрестился на маковку церкви, обернулся к стражникам: – Эй, попридержите ворота, вои! – Вновь повернулся к писцу: – Проезжайте!

Заночевали в келье Авраама, в небольшой обители близ княжьих палат. Келья была узкая, но с высоким сводчатым потолком и недурной кисти иконами в красном углу. Кроме узкого ложа и лавки, посередине кельи стоял стол и сундук с писчими принадлежностями и одеждой. Чувствовалось, что в обители к Аврааму относятся уважительно, даже побаиваются, отец-настоятель – сухонький благостный старичок – лично прислал пирогов с кашей и крынку молока.

– Что ж ты в обители-то? – уминая вкусный рыбник, поинтересовался Иван у дьяка. – Вроде не монах? Или, кажется, был послушником?

– Да службишка у меня посейчас другая, – улыбнулся писец. – Княжья. А это… – он развел руками, – это ведь гостевые кельи, паломничьи. Вот язм, грешный, покамест одну и занимаю, волею князя Олега Ивановича и отца-настоятеля милостию. – Авраам перекрестился на иконы.

Поев, улеглись спать, Иван – на широкой лавке, дьяк – на узком ложе. Заснули быстро – умаялись за день. Раничев спал так крепко, что даже не слышал, как вставали на Всенощную монахи, как звякнул колокол, как неприметный монашек в черной рясе, осторожно заглянув в келью, внимательно рассмотрел лицо Ивана в тусклом свете лампадки. Посмотрел, пошевелил губами и испуганно юркнул в коридор, едва только застонал во сне Авраам.

Поутру отстояли заутреню. Службу правил отец настоятель умело, благостно, справно. Горели пред аналоем свечи, сладко пахло ладаном, хор из молодых певчих выводил песнопения так сладостно, что у Раничева внезапно защемило сердце.

– Господи Иисусе Христе, – молился Иван. – Помоги мне в моем деле, ибо ведаешь ты – я не держу в сердце ни зла, ни корысти.

После заутрени Раничев простился с дьяком и направился на окраину города, к палатам Панфила Чоги. Несмотря на ранний час (ранний – по местным меркам, солнце только что встало, а вот по представлениям двадцать первого века было уже в самый раз, ноябрь все ж таки, восходы поздние), народу на улицах – кое-где мощенных деревянными плахами – хватало. Хотя вроде казалось бы – и что за дела могут быть поздней осенью? Все сжато, урожай собран, скот забит… Ах, продать же надо! Ноябрь, по первопутку-то самый торг. Вот и шли люди: мелкие торговцы, купцы, приказчики – подготовить ряды, разложить товарец, поменять серебришко – мало ли торговых забот найдется? С ними заодно и ремесленники – бочары, косторезы, ювелиры, кузнецы, кожевники – не сами хозяева, так подмастерья, хоть и глаз да глаз за ними. Да и в кузнях уже раздували мехи, слышалось, как стучали молоты о наковальни, за оградами, во хлевах, мычал скот, гоготали в птичниках утки и гуси – не всех забили к зиме, кое-что на развод оставили. Прогрохотали возы с кожами – зажимая носы, прохожие шарахнулись в стороны, Раничева едва не облили горячим сбитнем. Иван схватил мальчишку-разносчика за рукав, тот пригнулся, зажмурился в ожидании неминуемого тумака. Раничев натянул сбитенщику шапку на нос:

– Не журись, паря! Лучше скажи-ка, как мне на окраину выбраться?

Пацан приоткрыл глаза:

– А на какую окраину, господине?

– На западную, что от реки.

– А, к Лазоревой башне… Вона, туда вертай, – сбитенщик показал рукой в узкий проулок. – Пройдешь немного, увидишь Иоанна Крестителя церкву, от нее налево, а там все прямо-прямо – и выйдешь. Да, как церкву пройдешь, по правую руку Игната-кожемяки двор будет, так что не собьешься.

– И в самом деле – не собьешься! – зажимая рукой нос, пробормотал Раничев, обойдя церковь. Справа, из-за невысокого забора, резко пахнуло мочой и кислятиной – ну все правильно, кожемякин двор. А дальше, как сказал сбитенщик, все прямо-прямо. Интересно, куда же? Иван в задумчивости остановился перед частоколом. Большим, видно, не так давно выстроенным. Теперь-то куда? Назад или перелезть? Раничев пнул забор сапогом – собак вроде нет. Обернулся – вокруг никого не было, только прошмыгнул к церкви мелкого росточка монах.

– Эй, погоди, отче!

В два прыжка Иван нагнал монаха. Тот испуганно прижался к стене храма – маленький, дрожащий, жалкий.

– Панфила Чоги хоромы в какой стороне будут?

– Панфила Чоги? – придя в себя, переспросил монашек. – А кто он, боярин али купец?

Иван задумался:

– Хм… Вроде не боярин, воевода… ну да – человек служивый.