его в мишень. Дестабилизировать группу людей совсем не сложно, если вы готовы быть достаточно жестоким. Вы просто выбиваете фундамент, и естественным следствием этого является то, что все остальное начинает рушиться. Нацисты знали это – и именно поэтому одной из их самых первых тактик в Польше была казнь или заключение в тюрьму тех, кто мог возглавить любое восстание против них. Алексей и наш мэр были одними из первых из почти ста тысяч польских лидеров и ученых, которых предстояло казнить в рамках программы Intelligenzaktion[8] в первые дни вторжения.

Ступор Эмилии прошел слишком быстро, и она начала кричать во всю силу своих легких. Солдат рядом с нами направил на нее пистолет, и я сделала самую храбрую и глупую вещь, которую когда-либо делала в своей жизни, по крайней мере, до этой минуты. Я загородила ее собой и взмолилась:

– Пожалуйста, господин, пожалуйста! Моя сестра расстроена. Пожалуйста, я успокою ее.

Не дожидаясь его ответа, я резко отвернулась и вся напряглась, готовая к жгучей боли от пули, выпущенной мне в спину, и в ту же минуту встретилась взглядом с Эмилией и с силой прижала ладонь к ее губам. Глаза девочки были дикими от ужаса и горя, но я надавила так, что она теперь с трудом могла дышать через свой заложенный нос. Слезы текли по ее маленькому личику, и когда я поняла, что не буду застрелена, а она наконец немного успокоилась, я низко наклонилась и прошептала ей:

– Ты можешь помолчать, сестренка? Это очень важно.

Она продолжала смотреть остекленевшим взглядом, но все-таки кивнула. Я уловила это едва заметное движение, но не совсем поверила ему. Тем не менее ослабила давление. Девочка втянула ртом воздух, однако не закричала. Вскоре толпа поредела; Эмилия стояла в оцепенении, не отрывая глаз от тела отца, брошенного у камня на другой стороне площади. Я обняла ее за плечи и с силой развернула к своим родителям.

– Мы не можем забрать ее, по крайней мере, насовсем, – яростно зашептала мне мама. – Мы слишком стары и слишком бедны, а ты слишком молода, и ты одна. Жить в оккупации будет тяжело, и мы просто не знаем, как… – Ее голос сорвался, а взгляд метнулся к лицу Эмилии, затем она снова посмотрела на меня, в ее глазах читалось страдание. Но она быстро вздернула подбородок и, посуровев, сказала: – Мне очень жаль, Алина. Но тебе нужно найти кого-то, кто позаботится о девочке.

– Я понимаю, – тяжело ответила я.

– После возвращайся прямо домой. Сейчас не время бродить по городу в одиночку, ты меня слышишь?

Честно говоря, я не могла поверить, что они готовы оставить меня одну в городе после того, что мы только что видели, поэтому в ужасе запротестовала:

– Но мама, вы же останетесь и поможете? Ты или отец…

– У нас дома есть работа, которую нужно делать. И она не может ждать, – отрезала она. Я больше не осмелилась возражать, потому что она явно была настроена решительно. Я огляделась в поисках братьев, однако оба уже ушли со своими подружками. Мама направилась в сторону дома, потянув за собой откровенно сопротивляющегося отца.

Я вглядывалась в рассеивающуюся толпу, впервые осознавая, каково это – ставить чье-то благополучие выше собственных инстинктов самосохранения. Мне хотелось рухнуть на землю и зарыдать или, еще лучше, побежать за родителями, подобно испуганному ребенку. Но я обняла Эмилию за плечи и двинулась в путь.

– Алина, – хрипло сказала Эмилия, когда мы оказались на некотором расстоянии от площади.

– Да, сестренка?

– Мой папа… – продолжала она, и ее зубы застучали. – Мой папа умер… Тот мужчина приставил пистолет к его голове и…

– Он умер, но ты, моя дорогая девочка, ты все еще здесь, – перебила я ее. – И ты не должна бояться, Эмилия. Потому что я найду для тебя безопасное пристанище до возвращения Томаша.

Глава 5

Алина

Пока мы с Эмилией шли с площади, я с тяжелым сердцем поняла, что если мама не хочет взваливать на себя заботу о маленькой девочке, остается только один вариант. В городе были и другие семьи, которые могли бы приютить ее, вот только не было уверенности, что они смогут заботиться о ней так, как она того заслуживала.

Труда была очень похожа на маму – добрая, хотя временами несколько резкая, – однако Матеуш был более мягким, довольно веселым и жизнерадостным. Кроме того, он унаследовал текстильную фабрику от своего отца, поэтому обеспечил моей сестре очень комфортную городскую жизнь. Они жили в большом доме на лучшей улице города, и в их доме даже было электрическое освещение, чему я очень завидовала, потому что мы все еще обходились масляными лампами. Я знала, что Труда и Матеуш хотели детей, но даже после многих лет брака она все еще не забеременела.

У них были возможности и достаточно места, чтобы обеспечить Эмилию семьей, но я нервничала, собираясь просить их об этом. Труда была на восемь лет старше меня, и мы не были слишком близки.

Альтернативы просто не существовало, как бы я ни ломала голову, поэтому я с плачущей Эмилией на буксире прошла несколько кварталов от площади до дома Труды. Мы свернули на красивую, не очень широкую мощеную улочку, обсаженную каштанами, усыпанными зрелыми сладкими плодами. Этот район был застроен двухэтажными домами, а вдоль всего тротуара были разбиты цветочные клумбы. У многих обитателей этой улицы были машины – в ту пору это было в диковинку. И это была самая первая улица в городе, где появилось электричество. Возможно, с такими большими домами и такой маленькой проезжей частью эта улица могла бы показаться тесной, если бы в конце не переходила в огромный парк – настоящий рай с мягкой зеленой травой и еще большим количеством каштанов, пространство, в центре которого находился огромный квадратный пруд, где летом плавали утки и играли дети.

Мне казалось, что сестра скоро вернется с городской площади, но время шло, и я уже начала беспокоиться, что она все-таки отправилась к родителям. Мы с Эмилией сидели на ступеньках и смотрели, как толпа заполняет здание через дорогу. И тут я поняла, почему на площади Труда и Матеуш стояли рядом с женой мэра – они были соседями. Моя сестра наверняка сейчас там, утешает скорбящую вдову и ее многочисленных детей. Я не осмелилась туда пойти – так что все, что я могла сделать, это сидеть рядом с Эмилией и ждать. Девочка без конца плакала, и иногда