Снег на крыше доходил до колен, и Иккингу пришлось ползти по следу, оставленному Камикадзой. Наконец они подобрались к центральному дымоходу, из которого почему-то не шел дым, и осторожно заглянули внутрь.

В лицо Иккингу ударила струя жара, такого сильного, что глаза сами собой зажмурились, Руки начали оттаивать и теперь горели как в огне. Наконец слезящиеся глаза привыкли к теплу и свету.

Истерики закатили пир на весь мир. Длинный стол ломился от бесчисленных яств.

Рыба, мясо и птица, приготовленные всеми возможными способами, зажаренные целиком олени и молочные поросята, доверху полные кубки вина и пива... На одном конце стола отплясывал изрядно подпивший верзила. Истерики хохотали, швыряли в него обглоданными костями и ножками от стульев.

В шести громадных каминах пылал огонь. По полу были разбросаны ковры из шкур белого медведя. На стенах висели головы драконов всевозможных размеров, цветов и форм. Были там и головы животных, которых Иккинг никогда раньше видел. Одна была похожа на огромного, но очень грустного оленя, а другая — на гигантского быка с кудрявым чубчиком на лбу.

Вместо занавеса северную стену Зала украшала нарисованная на оленьей коже карта Варварского Мира. К Западу от Общеизвестных Земель кто-то соскреб рисунок огромного водопада, обозначающего на всех викинговских картах «Край Земли», и угольком от костра нарисовал вместо него большой остров, подписав «АМЕРИКА».

С замиранием сердца Иккинг узнал светлобородого великана, сидевшего на троне. Это был Норберт Сумасброд собственной персоной. Иккингу он был известен как тот самый Громила-с-Топором, которому он не далее как накануне утром прострелил из лука зад. Трон устилала груда мягких подушек, но Громила всё равно ерзал, устраиваясь поудобнее.

В правой руке Норберт сжимал огромный двусторонний топор. В отличие от других виденных Иккингом топоров, одно лезвие у этого было ярко начищено и сверкало медно-золотым блеском, а другое, насквозь проржавевшее, почернело и иззубрилось.

Но Картошки нигде не было видно,

И вдруг Иккинг понял, какую совершил глупость, Чего он, собственно, ждал? Что то, что он ищет, будет лежать где-нибудь на видном месте под большой вывескойt гласящей: «КАРТОШКА»?

Потому что он, Иккинг, разумеется, понятия не имел, как эта самая Картошка выглядит. Какая она? Оранжевая или зеленая, большая или маленькая? Иккингу почему-то казалось, что она должна быть КРАСНОЙ с мелкими черными пятнышками, немного продолговатой или треугольной — уж больно экзотически звучало название. А может, фиолетовой? Да кто ее, Картошку, знает?

— Слушай, — шепнула Иккингу Камикадза. — Я спущусь туда и попробую найти, ГДЕ они держат эту свою штуку. Она может лежать где угодно...

Девчонка размотала с пояса одну из веревок и Иккинг предложил привязать другой ее конец к ноге Одноглаза:

— Если что-нибудь случится, дерни три раза, и Одноглаз тебя мигом вытащит...

Одноглаз сильно возражал против привязывания к его ногам посторонних предметов и согласился только после того, как Иккинг напомнил ему, каким ГЕРОЕМ он станет считаться в драконьем мире, когда они вернутся на Олух с противоядием от Змеепатита.

Через минуту юркая девчонка ввинтилась в дымоход. На крыше Парадного Зала воцарились непроглядная тьма и полнейшая тишина.

Поджидая у трубы, Иккинг вспомнил, как в детстве ходил с отцом ловить рыбу зимой. Стоик просверливал во льду прорубь, опускал туда леску, а потом оставалось только сидеть... и ждать... ждать... ждать...

Беззубик чесал за ухом. Одноглаз ковырялся в зубах. А Иккингу от волнения не сиделось на месте,

— Камикадза, скорее...

С минуты на минуту громадные просторы замерзшего моря могли громко затрещать и вскрыться, и тогда им уже не попасть домой... И Рыбьеногу придет конец.

Не случилось ли с Камикадзой чего-нибудь?

Иккинг заглянул в трубу. Камикадза висела на веревке, как паук, в двух метрах под ним. Иккинг наклонился сильнее, пытаясь разглядеть, что происходит...

И тут случилось страшное: край дымохода, и без того прогнувшийся под тяжестью снега, не выдержал и обрушился. С громким криком Иккинг ПОЛЕТЕЛ в Парадный Зал.

Камикадза, распахнув глаза, удивленно смотрела, как мимо нее, размахивая руками, пролетает Иккинг.

В обычных обстоятельствах Иккингу на этом пришел бы конец, потому что Парадный Зал имел высоту добрых двадцать метров, и он при падении с потолка наверняка сломал бы себе шею,

Но, по невероятному стечению обстоятельств, Традиционным Истерическим Блюдом в Пятую Пятницу был Луковый Суп, а на Истерии его варили в громадном котле метров двух в ширину и метр глубиной, Он стоял на столе как раз под дымоходом, из которого и вывалился Иккинг, плюхнувшись прямо в этот котел.

Если бы суп был чуть погорячее, Иккинг обварился бы насмерть, но котел уже простоял некоторое время на столе и успел остыть до приятной комнатной температуры.

Если бы Истерики любили Луковый Суп, его осталось бы слишком мало, чтобы смягчить Иккингово падение. Но Истерики стряпали Луковый Суп только для того, чтобы отдать дань Традиции, и почти не прикасались к вареву.

Так что Иккинг лишь слегка стукнулся задом о дно котла и вынырнул на поверхность, откашливаясь и отплевываясь, весь облепленный луком. Должен заметить, ничто так не помогает остановить веселое пиршество, как незнакомец, в вихре снега свалившийся неведомо откуда прямиком на праздничный стол. Истерики застыли в изумлении, выковыривая снег из бород и глядя на нежданного гостя, бултыхающегося в супе.

Первым опомнился Норберт Сумасброд. Он стряхнул снег и вскочил на ноги:

— КАРАУЛ! УБИЙЦЫ! - заорал он. - ХВАТАЙТЕ ЕГО!

На стол вскочили двадцать Воинов. Иккинг попытался уплыть от греха подальше, но не сумел: он был окружен со всех сторон! Двое рослых Истериков выудили его из супа и поставили, мокрого и благоухающего, перед Норбертом Сумасбродом.

— Где остальные? Много вас пришло? — рявкнул Норберт Сумасброд, размахивая перед Иккинговым носом черной стороной своего топора.

Иккинг, брызгаясь супом, покачал головой.