Совсем молодой офицер танцевал с довольно красивой девицей в зеленом платье, которая оказалась на голову выше своего кавалера. Мужчина вздрогнул, когда Джон, проходя мимо, дернул его за китель.

— Только не эта! — сказал он приятелю на итальянском.

— Почему?

— Я тебе говорю, эту не бери!

И Джон уже смотрел куда-то в другую сторону, когда Адил-бей робко пробормотал:

— Вы позволите мне угостить вас?

— А ты отправляйся спать! И помни о том, что я тебе сказал: я живу рядом с нефтепроводом. Доброй ночи!

Адил-бей чувствовал, как он далек от здания клуба, от набережной, от людей, кружащих у статуи Ленина. Он не решался расстаться с приглушенным светом, с музыкой, а главное, с шелестом разговоров, ведущихся на трех или четырех языках и сопровождавшихся звяканьем тарелок и бокалов.

Однако даже здесь, в этой атмосфере, схожей с атмосферой всех кабачков мира, чувство тревоги и дискомфорта не покидало турка. Он косился на присутствующих, на иностранных офицеров и официантов, на музыкантов и самого Джона. Он смотрел на людей, подобных ему, украдкой, и это смущало консула.

Была ли это его вина?

Снаружи стояло несколько женщин. Какую-то секунду Адил-бей колебался. Музыка, тепло кабачка не оставляли его, липли к коже, и мужчина рассеянно смотрел на черную набережную, на мерцающие блики на глади воды, на просмоленные лодки.

Красноватая вспышка озарила пространство. Адил-бей застыл в недоумении. Кто-то пробежал мимо. Раздался резкий грохот, и женщины сделали два или три шага вперед.

И застыли на месте. Турок пытался осознать сцену, свидетелем которой он стал и оставался, ибо эта сцена была такой короткой, что не имела ни прошлого, ни настоящего.

Мужчина бежал. Другой мужчина, в зеленой фуражке, стрелял в бегущего. Первый сделал еще несколько шагов, стал заваливаться вперед и наконец с глухим звуком упал на землю.

Шаги стрелка по-прежнему звучали в переулке. Женщина предостерегающе подняла руку, помешав Адил-бею подойти поближе.

Однако все и так происходило в каких-то пятидесяти метрах. Агент ГПУ склонился к лежащему. Откуда-то возникли две тени и, не говоря ни слова, не делая лишних движений, подняли раненого или мертвого, подхватили его под руки и потащили, не обращая внимания на его волочащиеся ноги.

— Что случилось?

Женщины не понимали. Адил-бей, не отдавая себе отчета, заговорил на турецком. А они уже начали улыбаться консулу.

Когда Адил-бей двинулся с места, он почувствовал, как дрожат его колени, как будто он был пьян. Дом профсоюзов, расположенный неподалеку, уже закрылся. Вне светового ореола бара улицы оказались пустынными и темными. Турок шлепал по лужам. Два раза он вздрогнул, потому что ему показалось, будто он видит какие-то силуэты, прижавшиеся к стене.

Последние метры, отделяющие его от дома, консул почти бежал, и когда он вставлял ключ в замок, его руки тряслись.

Электричество давно выключили. Должно быть, бар имел особое подключение к сети или работал от собственной подстанции. Он не имел ничего общего с жизнью города. Люди входили в кабачок и выходили из него, но это были моряки, прибывшие накануне или этим утром, а на следующий день они вновь уплывут, и уже сейчас их тяжелые шаги терялись где-то у кораблей.

«Все женщины работают на ГПУ», — сказал Джон.

И те, что находились внутри бара, и те, что оставались снаружи! Те, кто внутри, одевались получше. Куда уходили пары? Не их ли случайно задел Адил-бей, проходя слишком близко от стен?

Стало значительно жарче, и все из-за испарений, поднимавшихся от земли, пропитанной дождем. Адил-бей открыл окна спальни, снял пиджак и тут же ощутил томительное чувство пустоты.

Пустой была не только его комната, пустым был весь город, и в нем пульсировала лишь одна теплая и светящаяся точка бара.

Неужели все спали? Неужели среди всех этих людей, еще недавно прогуливающихся по набережной, не нашлось хотя бы одной шепчущейся пары, мужчины, читающего перед сном, женщины, хлопочущей при свете лампы у постели больного ребенка, кого угодно, кто подал бы робкий признак жизни, напомнил о сердцебиении города?

Запах Неджлы, по-прежнему витающий в спальне, напомнил Адил-бею о Джоне, затем о первом вечере у итальянцев и, прежде всего, о тонких усиках и лакированных ботинках Амара, который, облокотившись о камин, тихо беседовал с Фикретом, а затем поехал провожать его на вокзал.

Окна напротив оказались распахнутыми настежь, и этой ночью его соседи впервые открыли оба окна. Светила луна. Постепенно глаза консула привыкли к ее рассеянному свету, который наделял все белые пятна удивительной рельефностью.

Адил-бей отлично видел подушку госпожи Колиной и водопад рассыпавшихся темных волос. Светлые полосы на маленьком прикроватном коврике.

Ему было достаточно чуть повернуть голову и слегка наклониться вперед, чтобы увидеть железную кровать Сони — белый, совершенно белый прямоугольник, без единого пятнышка, без неровностей.

Постель оказалась неразобранной! Соня так и не вернулась! Госпожа Колина повернулась в своей кровати, повернулась так близко, что Адил-бей услышал жалобный скрип пружин.

Так, значит, все-таки кто-то не спал в бескрайней тьме города, в какой-то точке горизонта, в одном из многочисленных, таких похожих кирпичных домишек. И это была Соня с ее серьезным и бледным лицом!

Почему, например, ему отключили воду? Ведь, в конце концов, там, на кухне, имелась раковина, предназначавшаяся для него одного. И несколько дней из ее крана текла вода, а затем разом поток иссяк.

— Возможно, подачу воду прекратили из-за ремонта, — первое время повторяла Соня. — Надо набраться терпения и ждать.

Затем она нашла другое объяснение.

— По всей вероятности, сломался сам механизм. Я попрошу зайти сантехника.

Естественно, сантехник не пришел. Он должен был вот-вот подойти, но никогда, никогда не приходил!

— Он плохо понял, куда идти, — предполагала Соня. Или: — Сегодня — выходной, он придет завтра.

А пока, вставая, Адил-бей тут же натягивал брюки и брал кувшин. У крана на лестничной площадке всегда собиралось не менее шести человек. Особенно долго приходилось ждать, пока мыли волосы женщины. Турок неподвижно стоял чуть позади всей остальной очереди. С ним никто не разговаривал. На него даже не смотрели. Но он знал, что именно эти люди входили в состав домкома и именно они перекрыли ему воду!

Когда он возвращался с наполненным кувшином, перед дверью консульства уже толпился народ. А у него растрепаны волосы и на ногах старые стоптанные башмаки. Но что это могло изменить?

Он больше не заваривал чай по утрам. Слишком долго. Мужчина просто проделывал две дырки в банке со сгущенным молоком и пил его, не разбавляя.