По другую сторону от стены виднеется Йоркминстер и прилегающий к нему сад настоятеля. Стены собора просвечивают сквозь белокипенное цветение грушевых деревьев. В этот утренний час все, включая саму стену, кажется серебристо-белым. Тадкастерский камень, из которого она сложена, омывается дождями. Поэтому Йоркская стена всегда выглядит, как новенькая. Белой лентой тянется она вокруг старого города, изгибается, никогда не оставаясь прямой дольше, чем на расстоянии двадцати ярдов. Временами она исчезает среди зеленых крон деревьев, но затем снова появляется и весело бежит к белым бастионам.

Вокруг западной башни с громкими криками носились грачи. Как выяснилось, причиной птичьего переполоха стал садовник, который решил подровнять лужайку. Вот один из крылатых налетчиков выудил в срезанной траве первого весеннего червя и, ухватив его своим ярко-желтым клювом, взлетел с добычей на ветку яблони. Чуть выше устроился на суку крупный дрозд: запрокинув голову, он самозабвенно изливал душу в песне. Сбившись в шумные воинственные стаи, летали туда-сюда скворцы. Они беспрестанно посвистывали, переругивались и устраивали свалку из-за каждого зазевавшегося жука. Краткие моменты перемирия наступали лишь тогда, когда со стороны скворечников доносился сердитый, пронзительный писк. Тогда вся стая, мигом сплотившись, бросалась на помощь своим голодным неоперившимся отпрыскам.

Куранты на башне Йоркминстера пробили середину часа. К этому времени над многими крышами уже закурился дымок. Город постепенно просыпался и втягивался в привычное течение повседневной жизни. На улице появились первые велосипеды. И отовсюду — со всех концов города — плыл колокольные звон. На то он и Йорк! Вы когда-нибудь видели средневековый город без колоколов? Здесь даже продажа угля сопровождается колокольным звоном!

Я достиг ворот Монк-Бар (тех самых, где застыли каменные человечки с камнями) и двинулся дальше в сторону Уэлмгейтских ворот — единственных, сохранивших в веках свой мощный барбакан. Забавно было видеть эти древние стены, украшенные современной антенной! Здесь, в самом романтическом здании Йорка живет, между прочим, офицер полиции. Далее следуют Виктория-Бар и Маклгейт, где на геральдических щитах мирно соседствуют английские львы и французские лилии. Затем я вышел к Таннерс-Моут. С этой точки открывается великолепный вид на Йоркский собор, чьи знаменитые башни гордо реют на городом. А белая стена изгибалась и уводила все дальше и дальше…

Я был чрезвычайно рад, что надумал прогуляться этим ранним апрельским утром. Замечательная вышла прогулка! Прекрасный, незабываемый город!

С наступлением темноты, когда уже отзвонили вечернюю стражу, я выхожу пройтись по городу. Удивительно, насколько Йорк привязан к старинного образца вывескам, раскачивающимся прямо над мостовой! Я поднимаюсь по Верхней Узгейт, прохожу мимо церкви Всех Святых, которая упоминается еще в Книге Судного дня. Помнится, в прежние времена в открытой башне церкви на ночь зажигали фонарь, дабы он служил путеводным светочем для бедняг, заплутавших в ужасном Галтресском лесу. Почему бы жителям Йорка не возродить этот славный обычай?

Затем я сворачиваю за угол и не могу сдержать улыбки при виде названия улицы — Уип-ма-Уоп-ма-гейт! Наверное, это самое забавное название во всей Англии. Переводится оно как «улица Бей-меня-Колоти-меня». Если верить городским хроникам, то в старину здесь высился позорный столб, у которого выставляли преступников на всеобщее поругание. Еще несколько поворотов наугад — и я теряю всякую ориентацию. Как приятно заблудиться в ночном Йорке!

Уж не знаю, где я очутился — на Джаббергейт, Гудрэмгейт, Свайнгейт, Стоунбоу-лейн или на Шемблс. Да и какая разница? Все названия в равной степени ласкают слух. Если это действительно Шемблс, то где-то поблизости должны обретаться мясники (или флешеры, как их называют в Йорке). На протяжении пяти веков люди этой профессии — мясники и забойщики скота — торговали здесь своей продукцией. И по вечерам, закончив приборку в лавках, выплескивали целые ушаты воды, смешанной с окровавленными внутренностями животных, в широкий каменный желоб, проложенный прямо посредине мостовой.

Дома с выступающими верхними этажами напоминают сборище пузатых олдерменов, собравшихся обсудить важные дела. Они стоят так плотно, что местами заслоняют небо. Полагаю, если бы некий местный Ромео выглянул в окошко, он вполне мог бы поцеловать свою Джульетту, живущую на противоположной стороне улицы. Я иду по узенькой средневековой улице Мясников. Фонари отбрасывают причудливые тени, и мне кажется, будто вот сейчас из-за угла покажется Пистоль или капрал Ним…

Колокол на соборной башне пробил десять часов. Я отправляюсь в постель, улыбаясь при мысли, что засыпаю не где-нибудь, а внутри белых Йоркских стен. Мне нравится этот город. Нравится его архаичная красота, спокойствие и величие, а также тот неспешный ритм жизни, который Йорк сохраняет уже многие сотни лет. Я с нетерпением жду утра, когда снова увижу сияющие белые стены и яблони в цвету.

2

Полагаю, девять из десяти жителей Йорка живут и не обращают внимания на самый романтический звук в городе. Что касается меня, пришлого чужака, то я всякий раз с замиранием сердца жду этого мгновения. Если же случается так, что мои наручные часы спешат, и в назначенный час долгожданный звук не раздается, то я начинаю беспокоиться: выглядываю в окно, тревожно прислушиваюсь, пока не убеждаюсь — все в порядке, я его не пропустил.

Каждый вечер ровно в восемь часов мощный колокол на белой башне церкви Святого Михаила (на Спэрриергейт) отбивает вечернюю стражу. Кажется, будто старая каменная башня даже слегка накренилась, изнемогая под тяжестью ежедневных трудов. Этот обычай был заведен Вильгельмом Завоевателем много веков назад. И с тех пор на протяжении девятисот лет колокол звонил ежевечерне, если не считать перерыва на военные годы. По вине кайзера Вильгельма этот обычай ненадолго отменили, но затем колокольный звон снова был восстановлен в своих правах.

Он раздается в тот час, когда остальные Йоркские колокола уже дремлют, отдыхая от дневных трудов. И всякий раз, когда на город, как сейчас, спускается чудесный апрельский вечер — аромат цветущих садов, ни малейшего ветерка, и дымок тянется вертикально вверх в неподвижное весеннее небо — раздается низкий мелодичный звон. Колокол настойчиво звонит на протяжении двух или трех минут, как бы напоминая Йоркским детям, что пора отходить ко сну.

— Ну, да, — снисходительно улыбается представитель молодого поколения. — Традиции и все такое… Но вы забываете, что на дворе двадцатый век! Не знаю, не знаю. Лично я собираюсь в кино!

А церковный колокол все звонит, с непреклонностью умудренного жизнью старика.

В свой нынешний визит в Йорк я стал задумываться: интересно, а кто берет на себя эту ежевечернюю обязанность? Что это за человек? Как выглядит? И нравится ли ему его занятие? А вчера вечером меня вдруг осенило: как было бы здорово самому оказаться на его месте! Я представил, как потом говорю всем знакомым: «Как-то раз мне довелось отзвонить вечернюю стражу в Йорке!» Люди часто хвастаются и более глупыми достижениями. Думаю, на их фоне мой повод выглядел бы куда значительнее.