В ответ она удивленно раскрыла рот и взмахнула руками.

— То, что вы носите ребенка, только одна из причин, по которой я не могу заняться с вами любовью. Вторая, не такая очевидная, но не менее важная, заключается в том, что я хочу знать всю правду о вас, Лора! Всю!

— Не могу.

— Боитесь?

Она помотала головой и вздернула подбородок. Глаза ее заблестели.

— Стыдно!

Он ожидал услышать что угодно, но только не это.

— Почему? Потому что вы не были замужем за отцом ребенка?

— Нет. Пожалуйста, не спрашивайте!

Гейб хотел поспорить, но сдержался. Лора выглядела бледной, усталой и очень хрупкой.

— Хорошо, пока не будем об этом. Но поразмыслите сами. Я питаю к вам чувства, и они становятся сильнее, чем нам обоим бы хотелось. И сейчас будь я проклят, если знаю, что делать!

Когда он поднялся, она дотронулась до его руки.

— Делать нечего, Гейб. У меня нет слов, чтобы выразить, как бы мне хотелось, чтобы все было иначе!

— Жизнь такова, какой мы ее делаем, ангел! — Он коснулся ее волос и сделал шаг назад. — Пойду-ка принесу дров.

Лора сидела в пустом домике и сильнее, чем чего-либо и когда-либо, хотела как можно лучше сделать свое дело.

Ночью снова шел снег. По сравнению с тем, сколько намело раньше, еще несколько дюймов казались просто тонким слоем пыли. Местами снежные сугробы достигали человеческого роста. Миниатюрные горки уютно лежали на оконных стеклах, меняя форму с каждым дуновением ветра.

Солнце уже растопило свежий нанос, и, если бы Лора прислушалась, она бы услышала, как с крыши, словно дождь, капает вода. Этот дружелюбный звук напомнил ей о горячем чае у шипящего огня, хорошей книге, которой можно насладиться днем, и приятном сне ранним вечером.

Но сейчас было утро, только час или два назад рассвело. Как всегда, она осталась одна в домике.

Гейб колол дрова. С кухни, где Лора деловито растапливала в молоке плитку шоколада, она слышала мерный стук топора. Она знала, что ящик для дров полон и поленница за задней дверью еще высока. Даже если снег продлится до июня, дров им хватит. Художник он или нет, но он человек, и она понимала, что ему необходимо отвлечься какой-то изнуряющей физической работой.

Это вполне нормально, думала Лора. Она хозяйничает на кухне, Гейб колет дрова. За окном с крыши свисают, сверкая на солнце, длинные сосульки. Их маленький мирок так хорошо налажен, так замкнут. И так каждое утро. Когда она просыпалась, он уже был чем-то занят: разгребал снег, колол дрова, что-то таскал. Она варила свежий кофе или разогревала тот, что остался в кофейнике. Портативное радио сообщало сведения из внешнего мира, но это никогда не казалось ей очень важным.

Через некоторое время он входил, отряхивал с себя снег и принимал чашку кофе, которую она ему предлагала.

Затем Гейб садился за мольберт, а Лора занимала свое место у окна.

Иногда они разговаривали. Иногда нет.

Однако в этом четком расписании она чувствовала какую-то спешку, которую не понимала. Хотя он мог работать часами, а его движения были контролируемы и размеренны, все же, казалось, он очень торопился, и портрет создавался быстрее, чем она могла себе представить. Она принимала форму на холсте… или, скорее, принимала форму женщина, которую он видел, когда смотрел на нее. Лора не понимала, почему он предпочел изобразить ее какой-то потусторонней. Очень таинственной. Она же была совершенно земной женщиной, ожидающей своего ребенка.

Но она научилась не возражать, потому что Гейб просто не слушал ее.

Помимо портрета он делал еще и наброски, как в полный рост, так и одного лица. Она считала, что он имеет на это право, особенно если считать это платой за крышу над головой. Некоторые из этих набросков вызывали в ней чувство неловкости, например, тот, который был сделан, когда она однажды вечером спала на диване. Она выглядела такой… беззащитной.

И она почувствовала себя беззащитной, поняв, что он смотрел на нее и рисовал ее, когда она об этом не знала.

Нет, она его не боялась. Лора нерешительно тыкала ложкой в смесь из порошкового молока, воды и шоколада. Он был к ней добрее, чем она имела право ожидать. Возможно, Гейб был немногословным и грубоватым, но он был добрейшим человеком из всех, кого она когда-либо знала.

Лора допускала, что он увлечен ею. Мужчин часто привлекало ее лицо. Но, так или иначе, он относился к ней с уважением и заботой, к которым она не привыкла.

Пожав плечами, она налила напиток в кружку. Сейчас некогда думать о том, какие чувства к ней испытывает Гейб. Разобраться бы в себе. Представив себе горячий жирный шоколад, Лора опустошила содержимое кружки. Она состроила гримасу, вздохнула и снова взяла кружку. Через несколько дней она уже будет на пути к Денверу!

Вдруг ее пронзила внезапная боль, и она схватилась за косяк, чтобы не упасть, борясь с инстинктивным желанием позвать Гейба. Ничего, сказала она себе, когда боль начала утихать.

Двигаясь очень осторожно, она вышла в гостиную. Гейб закончил колоть дрова. В тишине она услышала какой-то звук. Мотор? Ее внезапно охватила паника, но она быстро подавила ее. Они не найдут eel Смешно даже думать об этом. Но тем не менее она быстро и бесшумно подошла к окну.

Снегоход! Сверкающий, похожий на игрушку. Его вид должен бы приятно удивить ее, если бы в нем она не увидела полицейского в форменной одежде штата. Приготовившись к серьезному разговору, если таковой последует, Лора подошла к двери и открыла ее.

От усердной работы Гейб покрылся теплой здоровой испариной. Ему нравилось работать на воздухе, он бодрил его и позволял держать ритм работы. Однако все это не отвлекало его от мыслей о Лоре.

Но это помогало ему правильно оценивать ситуацию в перспективе.

Ей нужна помощь. И он ей поможет.

Некоторые его знакомые будут более чем удивлены его решением. Это не значит, что они считали его бесчувственным. Доказательством его чувствительности были его картины, в которых было все: и чувства, и страсть, и сострадание. Просто никто из них не считал его способным к безусловному великодушию.

Именно таким качеством обладал Майкл.

Гейб всегда был погружен в себя или, вернее, в свое искусство, призванное описывать жизнь со всеми ее радостями и печалями. А Майкл просто воспринимал жизнь во всей ее полноте. Теперь его нет. Гейб занес топор, выпуская сквозь зубы свистящее дыхание и клубы пара.

Уход Майкла оставил такую глубокую пропасть, что Гейб не был уверен, будет ли она когда-либо заполнена.

Занеся топор, он услышал звук мотора. Прервав работу, он бросил топор так, что лезвие застряло в дереве, из которого во все стороны полетели щепки. Бросив беглый взгляд в сторону окна кухни, Гейб обогнул хижину и поспешил навстречу гостям.