он. — «Суворову» деваться некуда, а мы-то дома. Большевики не спустят непокорства. Они на каждую пристань телеграфируют, и нас везде с пулемётами встречать будут.

— Чай не станут они по людям стрелять! — возмутился Челубеев.

— Станут, — заверил Нерехтин.

— Не сей панику, дядь Вань! — обиженно крикнул Гришка Коногоров.

Внезапно за кормой брякнула сходня. На буксир влез Федька Подшивин, матрос из новеньких. Вместе с матросами «Суворова» и других мятежных судов он ходил на захват барж и стрелковой ячейки возле наплавного моста.

— Ну что, взяли красных? — вскинулся к нему Гришка.

— А некого брать! — по-детски рассмеялся Федька. — Драпанули красные! Ячейка пустая, а на баржах токо по сторожу! Расписку от нас ждали! Умора!

— Дурачок ты! — разъярился Иван Диодорович. — С бакинцами не знаком!

Наливные нобелевские баржи с мазутом пригнали с Каспия — с местными шкиперами. Подпольщики Баку, устраивая экспроприацию — «экс», обычно выдавали ограбленным расписку. Разных подпольщиков было много: эсеры, большевики, мусаватисты, дашнаки. Чтобы жандармы не карали тех, кто не виноват, и не ссорили подпольщиков между собой, грабители всегда называли себя. Если сейчас большевики убрали с барж мадьярскую охрану, а бакинские шкиперы по привычке ждут расписку за «экс», значит, красные уже знают о мятеже. И обязательно что-нибудь предпримут. Красные упрямы и жестоки.

— Ребята, худой признак — что никого нет! — убеждённо заявил Иван Диодорович. — Добром прошу — не надо мятежа!

Гришка Коногоров покровительственно обнял Нерехтина:

— Не трусь, дядя Ваня! Пойми: старый ты уже! Теперь наше время! Воля!

Нерехтин раздражённо освободился от объятия.

— Убьют кого, Гришка, — на твоих руках кровь!

Высокие рубки и трубы пароходов в затоне окрасило мягким светом зари.

16

Катя проснулась от упругого толчка — это пароход стукнулся привальным брусом своего борта в кранцы пристани. Каюта была погружена в розовую и голубую утреннюю тень. Снаружи слышались голоса матросов и плеск воды. Из глубины парохода доносился тихий шум машины, работающей на малом ходу. Катя поднялась с постели и посмотрела в окно: «Фельдмаршал Суворов» причалил — но не к пристани, а к длинной, плоской и ржавой железной барже с большими люками, густо заляпанными мазутом, и цистерной-мерником.

Катя умылась под краном с бронзовым барашком и расчесала волосы. Она не выспалась, однако чувствовала себя бодрее, чем ночью. Почистив одежду мокрой платяной щёткой, Катя направилась на прогулочную веранду.

«Суворов» ещё не покинул затон — стоял у баржи на бункеровке, то есть закачивал топливо. Над баржей и лайнером зеленела на солнце заросшая ивами береговая круча. К мернику на барже от «Суворова» тянулась, провисая, толстая брезентовая труба. Сопела помпа, стучала вспомогательная машина-камерон. Суетились матросы в грязных рукавицах. За бункеровкой наблюдал первый помощник в тёмно-синем кителе и фуражке. Катя увидела, что к нему подошёл Костя Строльман, и сама тоже подошла поближе.

— Илья Никитич, мне нужен матрос, — вежливо объяснял Костя. — Человек лежит в лазарете без сознания. Я ведь не донесу его один.

— Извините, господин… э-э…

— Константин Строльман, — подсказал Костя.

— …господин Строльман, но сейчас обстоятельства исключительные, — так же вежливо ответил помощник. — Судно может отвалить в любой момент. Капитан не желает рисковать членами команды или ожидать опоздавших.

— Уверяю вас, у меня вопрос жизни и смерти!

Первый помощник молча коснулся двумя пальцами козырька фуражки.

В такое яркое утро гибель отца показалась Кате ещё более невероятной, чем вчера. Катя не соглашалась с ней, Кате хотелось противоречить всему.

— Я помогу вам, Костя, — заявила она. — Не беспокойтесь, я сильная!

— Не советую, барышня, — предостерёг её первый помощник. — Впрочем, как вам угодно. За минуту до отвала мы дадим гудок. Поторапливайтесь.

С парохода Катя и Костя перебрались на баржу, с баржи — на пирс, потом на берег. На верхотуру вела деревянная лестница.

— Нести обратно придётся по съезду, — предупредил Костя. — Это дольше.

— И кто же ваш таинственный больной? — полюбопытствовала Катя.

— Не больной, а раненый, — нехотя сказал Костя. — Я не вправе открыться, Катерина Дмитриевна, однако не могу утаить, что его и спасал ваш отец.

— Отец?! — обомлела Катя. — Он ничего мне не говорил!

— Я не вправе судить о ваших взаимоотношениях. Могу сообщить лишь то, что я обязался сопровождать этого офицера в Самару. Ради него Дмитрий Платонович и устроил мне с сестрой место на пароходе.

Катя никак не ожидала, что у отца были столь важные секреты от неё, и она почувствовала себя обманутой. Мог ли отец обманывать — даже из лучших побуждений?.. А почему бы и нет? Отец всегда жил своими делами и своей жизнью, в которой она, Катя, участия не принимала. И в целом… Отец ведь бросил жену с ребёнком… и со второй женой судьбу не соединил…

Наверху Катя увидела домики небольшого посёлка речников. Костя уверенно пошагал к самому длинному дому, огороженному штакетником.

В тесной палате лазарета стояли две кушетки. На одной лежал офицер, за которым явился Костя, а на другой храпел фельдшер.

Костя выругался:

— Мерзавец! Я вручил ему деньги на медикаменты, а он всё пропил!

А Катя замерла над офицером. Она сразу его узнала.

Она встретила его пять лет назад на пароходе, когда возвращалась от мамы в Англию. Пароход шёл из Биаррица в Борнмут. Пассажиры шептались, заметив на борту главного претендента на российский престол — Великого князя Михаила Александровича, изгнанного из страны за морганатический брак с княгиней Брасовой. Опальные супруги жили в замке Небворт под Лондоном. И в русских домах Канна, и даже в строгой «Шерборн скул гёлс» все девушки обсуждали дерзкий и красивый поступок Великого князя, который пожертвовал своим положением ради любви. И Кате было отчаянно интересно посмотреть на Великого князя. Она подкараулила Михаила на прогулочной палубе. Великий князь сидел в шезлонге, курил папиросу с мундштуком и, щурясь, задумчиво смотрел на волны Биская. Лицо у него было очень приятное — доброе и с достоинством. И сейчас Катя вновь увидела этого человека — в глубине России, на Каме, в каморке лазарета… Великий князь был без сознания: фельдшер сорвался в запой, и больной впал в беспамятство.

И Катя мгновенно поняла поведение отца — и его молчание о Михаиле, и самоубийство. Чекисты разыскивали недобитого Великого князя, а выстрелом в себя отец защищал и Михаила, и всех, кто был связан с ним, — в том числе и свою дочь. Понимание словно распороло душу, как нож распарывает живот.

А издалека, из затона, донёсся тревожный гудок «Суворова».

— Мы же не успеем дотащить! — заволновался Костя.

Кате не понравилось его беспокойство.

— Надо постараться, — холодно ответила Катя. — Или останемся с ним.

— Я не