В тот день, когда ужасный разгром русского флота у островаЦусима приближался к концу и когда об этом кровавом торжестве японцевпроносились по Европе лишь первые, тревожные, глухие вести, — в этот самыйдень штабс-капитан Рыбников, живший в безымянном переулке на Песках, получилследующую телеграмму из Иркутска:

«Вышлите немедленно листы следите за больным уплатитерасходы».

Штабс-капитан Рыбников тут же заявил своей квартирнойхозяйке, что дела вызывают его на день-на два из Петербурга и чтобы поэтому онане беспокоилась его отсутствием. Затем он оделся, вышел из дому и больше ужникогда туда не возвращался.

День у Василия Александровича поначалу складывался самымобычным образом, то есть ужасно хлопотно. Доехав на извозчике до центра города,далее он перемещался исключительно пешком и, несмотря на хромоту (штабс-капитанзаметно приволакивал правую ногу), успел посетить невероятное количество мест.

Начал с комендантского управления, где разыскалписьмоводителя из учётно-транспортного отдела и с торжественным видом вернулему занятый третьего дня рубль. Потом наведался на Симеоновскую площадь, вГлавное управление казачьих войск, справиться о ходатайстве, поданном ещё двамесяца назад и увязшем в инстанциях. Оттуда переместился вВоенно-железнодорожное ведомство — он давно добивался места архивариуса втамошнем чертёжном отделении. В тот день его маленькую, суетливую фигуру виделии в Управлении генерал-инспектора артиллерии на Захарьевской, и Управлении поремонтированию на Морской, и даже в Комитете о раненых на Кирочной (Рыбниковникак не мог получить справку о контузии в голову под Ляояном).

Повсюду юркий армеец успел примелькаться. Служащие небрежнокивали старому знакомому и поскорей отворачивались, с подчёркнуто озабоченнымвидом углубляясь в бумаги и деловые беседы. По опыту было известно, что еслиштабс-капитан привяжется, то вымотает всю душу.

Василий Александрович некоторое время крутил стриженойбашкой, шмыгал сливообразным носом — выбирал жертву. Выбрав, бесцеремонносадился прямо на стол, начинал раскачивать ногой в потрёпанном сапоге,размахивать руками и нести всякий вздор: о скорой победе над японскимимакаками, о своих военных подвигах, о дороговизне столичной жизни. Послать егок черту было нельзя — все-таки офицер, ранен при Мукдене. Рыбникова поили чаем,угощали папиросами, отвечали на его бестолковые вопросы и поскорее сплавляли вдругой отдел, где всё повторялось сызнова.

В третьем часу пополудни штабс-капитан, заглянувший поснабженческому делу в контору Санкт-Петербургского арсенала, вдруг взглянул насвои наручные часы с сияющим, словно зеркальце, стеклом (все тысячу раз слышалиисторию этого хронометра, якобы подаренного пленным японским маркизом) и ужаснозаторопился. Подмигнув жёлто-коричневым глазом, сказал двум экспедиторам,совершенно замученным его трескотнёй:

— Славно поболтали. Однако виноват, должен покинуть.Антр-ну, любовное свидание с прекрасной дамой. Томленье страсти и все такое.Как говолят япоськи, куй железный, пока голячий.

Хохотнул, откланялся.

— Ну и фрукт, — вздохнул первый экспедитор,молоденький зауряд-прапорщик. — А вот ведь нашёл себе какую-то.

— Врёт, интересничает, — успокоил его второй, втом же чине, но гораздо старше годами. — Кто на этакого мальбрукапольстится?

* * *

Умудрённый жизненным опытом экспедитор оказался прав. Вквартире на Надеждинской, куда Рыбников долго добирался с Литейного проходнымидворами, его ждала не прекрасная дама, а молодой человек в крапчатом пиджаке.

— Ну что же вы так долго? — нервно воскликнулмолодой человек, отворив на условленный стук (два раза, потом три, потом послепаузы ещё два). — Вы Рыбников, да? Я вас сорок минут жду!

— Пришлось немного попетлять. Так, показалосьчто-то… — ответил Василий Александрович, пройдясь по крохотной квартирке,причём заглянул даже в уборную и за дверь чёрного хода. — Привезли?Давайте.

— Вот, из Парижа. Мне, знаете ли, было велено не сразув Петербург, а сначала заехать в Москву, чтобы…

— Знаю, — не дал ему договорить штабс-капитан,беря два конверта — один потолще, второй совсем тонкий.

— Границу пересёк очень легко, даже удивительно. Начемодан не взглянули, какой там простукивать. А в Москве встретили странно.Этот Дрозд был довольно нелюбезен, — сообщил крапчатый, которому, видимо,очень хотелось поговорить. — В конце концов, я рискую головой и вправерассчитывать…

— Прощайте, — вновь оборвал его Василий Александрович,не только рассмотрев, но и прощупав оба конверта пальцами вдоль швов. —Сразу за мной не выходите. Пробудьте здесь не меньше часа — потом можете.

Выйдя из подъезда, штабс-капитан покрутил головойвлево-вправо, зажёг папироску и своей всегдашней походкой — дёрганой, но наудивление резвой — зашагал по улице. Мимо грохотал электрический трамвай.Рыбников вдруг ступил с тротуара на мостовую, перешёл на бег и ловко вскочил наподножку.

— Ва-аше благородие, — укоризненно покачал головойкондуктор. — Этак только мальчишки делают. Неровен час сорвались бы… У васвон ножка хромая.

— Ничего, — бодро ответил Рыбников. — Русскийсолдат как говорит? Или грудь в крестах, или голова в кустах. А и погибну — небеда. Круглый сирота, плакать некому… Нет, братец, я только так, наминутку, — отмахнулся он от билета и в самом деле через минуту тем жемальчишечьим манером соскочил на проезжую часть.

Увернулся от пролётки, нырнул под радиатор авто,разразившегося истеричным рёвом клаксона, и шустро захромал в переулок.

Здесь было совсем пусто — ни экипажей, ни прохожих.Штабс-капитан вскрыл оба конверта. Коротко заглянул в тот, что потолще, увиделучтивое обращение и ровные ряды аккуратно выписанных иероглифов, читатьповременил — сунул в карман. Зато второе письмо, написанное стремительнойскорописью, всецело завладело вниманием пешехода.

Письмо было такое.