На встрече с участниками первого трансарктического перелета Чкаловым, Байдуковым и Беляковым. 1936 г.

В целом в августе 1939 г. у Сталина были все основания считать себя победителем. Еще весной этого года перспектива войны на два фронта против Антикоминтерновского пакта и его союзников при благожелательном для Берлина нейтралитете Англии и Франции была вполне реальна. Но к осени ситуация в корне изменилась. Японские войска на Халхин-Голе были разгромлены, и за Дальний Восток можно было не опасаться; Германия была скована войной с Великобританией и Францией, а значит, и отсюда Советскому Союзу опасность не грозила; прибалтийские страны, западные регионы Украины и Белоруссии и Бессарабия согласно Протоколу-приложению к советско-германскому договору отошли в сферу влияния СССР. Это была дипломатическая победа не «по очкам», а «нокаутом». Используя результаты этой победы, Сталин добился включения в состав СССР западных регионов Белоруссии и Украины. В отношении прибалтийских государств было принято решение ситуацию пока не форсировать. Так, осенью 1939 г. Сталин писал: «Не забегать вперед!…Надо выдвигать лозунги, соответствующие данному этапу войны…Мы думаем, что в пактах взаимопомощи (Эстония, Латвия, Литва) нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизирования. Придет время, когда они сами это сделают!» По воспоминаниям латвийских дипломатов, переговоры в Москве велись с участием как Молотова, так и Сталина, причем Сталин взял на себя функцию «доброго полицейского». Пока Молотов давил, выдвигая жесткие требования и угрожая военной силой, Сталин писал, рисовал, прохаживался по кабинету, а если разговор заходил в тупик – вмешивался, предлагал компромиссы или сбивал градус дискуссии отвлеченными историческими экскурсами. Крайне неприятным сюрпризом стал для Сталина провал планов по советизации Финляндии. Относительная неудача в этом регионе (СССР получил территории, на которые он претендовал, но от планов советизации всей Финляндии пришлось отказаться), с одной стороны, представляла собой очевидный внешнеполитический просчет, а с другой – продемонстрировала ограниченную способность Красной Армии к ведению боевых действий.

На XVI съезде компартии.

Однако самые тревожные новости пришли не с Карельского перешейка, а из Западной Европы. Напомним – осенью 1939 г. картина, с точки зрения Сталина (а именно он, как мы знаем, определял внешнюю политику СССР), выглядела довольно оптимистично. Германия, Англия и Франция были заняты войной между собой, а Советский Союз занимал выгодную и безопасную позицию стороннего наблюдателя. Причем по опыту Первой мировой войны предполагалось, что вскоре на Западе установится позиционный фронт и Германия с одной стороны, а англо-французский блок с другой начнут медленно и мучительно пытаться продавить противника, выстилая трупами поля Шампани и Лотарингии. Однако весной 1940 г. вермахт разгромил Францию в течение считанных недель, и это перевернуло весь геостратегический расклад с ног на голову. Теперь, вместо того чтобы, как сказано в китайской поговорке, «сидя на горе, наблюдать за дракой тигра и дракона в долине», СССР оказался с драконом один на один. Англия за Ла-Маншем была недосягаема для вермахта, между тем мощные, получившие боевой опыт и отработавшие тактику блицкрига сухопутные войска Германии оставались «валентными» и могли быть использованы, в том числе и против СССР. Сейчас, когда архивы рейха открыты для исследователей, мы знаем, что директива о подготовке войны против Советского Союза была отдана Гитлером уже летом 1940 г. Разумеется, тогда, в последний предвоенный год в Кремле еще не было достоверно известно об этом факте, но, будучи трезвомыслящим политиком, Сталин, безусловно, просчитал ближнесрочные перспективы крушения Франции. Теперь времени на долгий процесс уговаривания и мягкого подчинения не оставалось – решать вопрос закрепления за собой тех или иных территорий следовало немедленно. В результате процесс советизации прибалтийских республик был резко интенсифицирован, к СССР были присоединены Бессарабия и Северная Буковина. С другой стороны, сложившиеся реалии отлично понимали и в Берлине, поэтому советское правительство очень скоро столкнулось с противодействием Германии как на Балканах, так и в Финляндии. В сентябре 1940 г. Германия, Италия и Япония заключили Тройственный союз, формально направленный против Великобритании. Но из Москвы политическая география этого альянса, охватывавшего СССР как с запада, так и с востока, выглядела крайне угрожающей именно для Советского Союза. Осенью 1940 г. Гитлер предложил Сталину войти в Тройственный союз и принять участие в разделе Британской империи. С учетом того, что разработка планов по вторжению в СССР к этому моменту уже шла полным ходом, эти предложения трудно счесть искренними. Впрочем, видимо, Сталин не отнесся к этому предложению всерьез, выдвинув заведомо неприемлемые для Германии условия своего присоединения к Тройственному пакту. В декабре 1940 г. Гитлер окончательно утвердил план вторжения в СССР, назначив нападение на май 1941 г. К этому моменту Сталин должен был признать очевидный крах своей дипломатической стратегии. Накануне Великой Отечественной войны СССР остался практически без союзников.

Выше мы уже говорили, что в мае 1941 г. Сталин принял пост главы советского правительства – Совнаркома. Очевидно, это решение было напрямую связано со стремительно накаляющейся международной обстановкой. Война была уже на пороге, поэтому Сталин стремился максимально упрочить систему управления страной, завязав на себя как можно больше властных вертикалей.

Ворошилов, Молотов, Сталин и Ежов на канале им. Москвы.

Прежде чем начать рассказ о военных годах, следует осветить еще два очень важных и изрядно замусоленных в публицистической литературе сюжета. Разумеется, первым тут будет миф о недоверчивом Сталине, который пренебрег сведениями разведки. По мнению многочисленных «разоблачителей», Сталин несет персональную ответственность за внезапность для Красной Армии нападения вермахта, ибо разведка предупреждала советское руководство о вторжении, но Сталин разведке не поверил и продолжал надеяться на миролюбие рейха. Что ж, давайте этот вопрос рассмотрим подробнее. Действительно, в последние предвоенные месяцы Москва регулярно получала сообщения от агентов «Старшина» (обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, работавший в генеральном штабе люфтваффе), «Корсиканец» (Арвид Харнак, научный советник министерства экономики), «Рамзай» (Рихард Зорге, корреспондент ряда германских газет в Токио), «Ариец» (Рудольф фон Шелиа, сотрудник германского МИДа) и ряда других о приближающемся нападении Германии на СССР. Но именно множественность таких сообщений и вызывала оправданные сомнения в Кремле. Как мы знаем, изначально вторжение в Берлине намечалось на май, но затем несколько раз переносилось, пока не была окончательно установлена дата 22 июня. Помимо этого, руководство вермахта придавало особое значение соблюдению секретности и дезинформированию противника, поэтому ряд сведений, полученных из открытых источников или по закрытым каналам, прямо противоречили алармистским депешам. Наконец, следует учитывать, что информация, попадавшая в руки разведчиков, по определению была обрывочна и фрагментарна. Никто не давал младшему офицеру из штаба ВВС доступа к планам вермахта в целом, а уж скромный советник министерства экономики или корреспондент в Токио и вовсе должны были опираться на намеки и случайные проговорки своих более информированных собеседников. В результате на стол Сталина регулярно ложились разведсводки, в которых говорилось: «вторжение состоится в начале следующего года» (осень 1940 г.), «в мае 1941 г.» (начало 1941 г.), «в конце мая» (19 мая 1941 г.), «во второй половине июня» (30 мая 1941 г.) «15 июня» (1 июня 1941 г.), «с минуты на минуту» (16 июня 1941 г.). Однако один «контрольный срок» истекал за другим, а вторжения все не было и не было. Ничего удивительного, что чем дальше, тем меньше Сталин доверял таким сообщениям. Следует учитывать, что на Сталине, как на единовластном властителе СССР, лежала чудовищная ответственность, причем именно в те последние предвоенные месяцы последствия ошибки могли стать поистине фатальными. С одной стороны, в Москве было известно, что даже в условиях уже идущей войны с рейхом Англия и Франция рассматривали возможность оказания военной помощи Финляндии в ходе советско-финской войны и авиаударов по бакинским нефтепромыслам в 1940 г. Поэтому замирение Лондона с Берлином в случае начала советско-германской войны выглядело вполне вероятным, особенно в свете вылета в Англию Рудольфа Гесса – личного эмиссара Гитлера. Таким образом, любая активизация советских войск на Западном направлении («русские готовятся к войне!!!») грозила спровоцировать Германию на сближение с Великобританией. С другой стороны, массовая мобилизация – это весьма дорогое удовольствие для экономики страны. Изъятие из производственного сектора сотен тысяч рабочих рук, мобилизация в армию значительной части лошадиного поголовья и большинства тракторов грозили срывом посевной кампании во всесоюзном масштабе. Война то ли будет, то ли нет, а вот если не посеять хлеб в срок – новый голод, сопоставимый с катастрофой 1932 г., будет точно. Таким образом, Сталин должен был принимать решение о дате начала всеобщей мобилизации и концентрации войск на западных границах в условиях скудных и противоречивых сведений и на фоне неоднозначной внешне– и внутриполитической ситуации. Вряд ли его стоит упрекать в совершении каких-то фатальных ошибок. Объективные условия попросту не давали ему шансов на проведение более оптимального (исходя из знаний XXI века) курса.