Через день Вадим уехал, обещая вернуться к субботе, и после его отъезда Наденька внезапно обнаружила, что на нее нахлынула огромная пустота. Не только потому, что образовалась масса свободного времени, которое она не умела ничем занять. Копаться в огороде ей откровенно не хотелось, в кино не пойдешь в одиночку. Уборку сделать? Так и убирать почти что нечего. А чем еще заняться? Вышивкой? Но как-то это совсем смешно. Вдобавок в ее пятом классе отменили два последних урока из-за подготовки к торжественной линейке, да и чему еще научишь детей в самом конце мая? К полудню ее рабочий день кончился, и Наденька отправилась домой через магазин, чтобы наскоро что-нибудь приготовить, а потом еще съездить к маме, выгулять очередную кофточку из Венгрии. В школе этим ее кофточкам все откровенно завидовали и просили продать при случае, если однажды Наденьке они разонравятся. А ведь никто так и не видел ее нижнее белье! Шоколадный лифчик и другой, цвета изумрудной зелени, который, очевидно, полагалось носить с зеленой кофточкой в черный горошек…

И вот Наденька, утолив легкий полуденный голодок чаем с пирожками – не стоило же щи варить для себя самой, – вертелась перед зеркалом огромного старинного шкафа в зеленом лифчике и черных трусиках, которые единственно к этому лифчику более-менее подходили, и думала, как жаль, что этот лифчик нельзя продемонстрировать в школе. То есть категорически нельзя даже никому открыться, что вот какой мне прислали лифчик. Еще из зависти обвинят в разврате, будут разбирать на собрании… А как интересно носить цветные лифчики! Наденька решила, что когда она окончательно вырастет, ну то есть когда окончательно встанет на ноги, будет работать в редакции, например, или хотя бы писать для журнала «Северные зори» и получать за это приличные гонорары, у нее будет целых семь разноцветных лифчиков – по одному на каждый день недели. И жить от этого станет гораздо радостней…

И в этот самый момент в дверях звучно кляцнул ключ.

О боже! Наденьку буквально пригвоздило к месту. Наверняка это Петр Николаевич, который мог беспардонно вломиться к ним в любой, даже самый неподходящий момент. Наденька заметалась в поисках своего халата. Однако халатик остался на кухне возле самого входа, а дверь меж тем уже толкали с веранды. И Наденька не нашла ничего лучшего, как юркнуть в шкаф. Ничего страшного. Петр Николаевич возьмет, что ему там понадобилось, и уйдет в свой флигелек. Он, наверное, просто не заметил, как Наденька вернулась. Вышел за водой или возился в огороде на заднем дворе со своей клубникой.

В прихожей кто-то явно возился, потом оттуда послышались голоса. «Не боись, – произнес мужчина. – До трех часов никто не вернется точно». Воры? Наденька сжалась в комочек в глубине шкафа, превратилась сама в кучку тряпья. В зазор между зеркальным полотном и рамой проникал свет, и Наденька видела, как темный силуэт замаячил в коридоре, потом раздались мягкие, осторожные шаги, и она поспешила прикрыться какой-то шторой или скатертью ни жива ни мертва. «Да не стесняйся ты, Сопун не в претензии, – опять произнес этот голос. – В конце концов, он сам мне ключ передал, никто не вынуждал под пистолетом…» – «Он что, один живет?» – спросила женщина. «Нет, жена у него училка, поэтому я и говорю, что до трех… Пока еще в магазин завернет».

Тут только Наденька вспомнила, как Вадим перед отъездом что-то передал Кирюхе Подойникову, а тот сунул себе в карман. Так вот какие у них дела! Кирюхе просто некуда было привести девицу, и Вадим предоставил ему собственную постель. Наденька было задохнулась от возмущения: «Да как он мог», однако опомнилась, какая же вышла нелепая ситуация, как будто из анекдота. И главное, ей же теперь не выйти из шкафа в одном-то белье! Как она теперь объяснит, почему оказалась в шкафу? В лифчике изумрудной зелени. Как будто это она – любовница, а не хозяйка положения, шкафа и собственной постели.

Те двое в комнате, кажется, раздевались, Кирюха при этом пару раз чертыхнулся и отметил, что у девицы клевое белье. «Эстет хренов, – хмыкнула про себя Наденька. – То ему ногти нужны накрашенные, то клевое белье». В следующий момент ей стало интересно, какое же это у девицы белье, и она приникла к щели между зеркалом и рамой, в которую была видна ровно половина комнаты и изголовье кровати. Кирюха уже лежал в постели. В ее постели, на белье в розовый цветочек, которое она так любовно выбирала перед самой свадьбой. Пройдя через прачечную, белье, конечно, вылиняло и выглядело уже не столь пасторально, как поначалу, и все-таки это было ее белье, на котором теперь валялся этот грязный Подойников. Шоферюга! А девица его – дебелая, коротконогая – щеголяла в черных кружевных трусиках, сбежавшихся ниточкой между двух ослепительных полушарий. Наденьке следовало, конечно, вернуться в свой уголок, затаиться и смиренно ждать трех часов пополудни, времени окончания любовных утех, объявленного Подойниковым. Но вдруг они увлекутся? И тогда ей придется просидеть в шкафу до самого вечера. Однако у Наденьки заныли коленки, и она попробовала осторожно сменить положение, перетекла на бок и устроилась поудобнее возле этой щели.

Они сбросили одеяло, и Подойников с азартом теребил светлые пряди девичьих волос. Девушка лежала, повернувшись к шкафу спиной и ослепительно-белой задницей, которую нельзя было созерцать без волнения. Они лежали абсолютно голые, произносили какие-то полунежные слова вперемешку с матерком, целовались, мяли и царапали друг друга, одержимые желанием. Наконец, когда Подойников подмял девушку под себя и ее округлые колени рычагами поднялись вверх, Наденька зажмурилась и почти упала в самую глубь шкафа. Глубже было просто некуда, а хотелось. Потому что она была чужой в этой комнате. Она им мешала. Они произносили слова, которые касались только их двоих, которые что-то значили только в зоне, созданной их страстью на ее постели. А ей самой никто даже ничего не сказал, она не должна была знать, но это же настоящее предательство!

И что общего у нее с этими двумя? Почему между ними происходит какая-то любовь, если в центре любви всегда была она? Или это не та любовь? Любовь вообще – территория взрослых, а она так и осталась маминой девочкой. Навсегда. У нее не получилось вырасти, превратиться в самку и в порыве животной страсти царапать спину партнера.

Девушка в ее постели взвыла. Подойников испустил короткий стон и обмяк. Невообразимо. Наденьке как-то само собой пришло в голову, что Вадим бесполый. Он друг. С ним можно говорить о всяком и смеяться, но просто так, не всерьез. Перед ним даже нельзя щеголять полуодетой, в зеленом лифчике и черных трусиках. Потому что он в лучшем случае скажет, что ей не вредно получше питаться и что задница у нее в два кулачка…

– От Сопуна и ждать ничего нельзя, – донеслось до нее, – кроме скотства.

Потом что-то упало. Еще некоторое время они возились в комнате, спешно одеваясь. Потом раздались удаляющиеся шаги и лязгнул замок. Они ушли, точно как воры. Хотя, по сути, никто же ничего не украл.

Наденька вылезла из шкафа. Оказывается, она озябла там, за зеркальными дверцами, и теперь ей сделалось резко холодно. Она спешно влезла в халат и только теперь наконец перевела дух. В комнате стоял незнакомый запах, не похожий на запах Вадима. Все вещи Вадима, рукописи в том числе, пахли смесью крепкого табак и старого шкафа. Она могла бы обнаружить их по запаху с закрытыми глазами в куче других вещей. От нее самой, наверное, пахло точно так же, несмотря на все попытки перебить дух старого дома польскими духами «Может быть». Теперь в комнате пахло как будто бы псиной. Или просто зверством, иного определения Наденька подобрать не могла. Она сдернула с постели белье в розовый цветочек, решив больше никогда его не стелить. Оставить для гостей или отдать Петру Николаевичу, в конце концов.