Знаток кино ответил мутным взглядом. Я, мягко, чтобы не обидеть, спросила:

— А вы уверены, что вы сценарист? Может, вы что-то напутали?

— Ладно, умыла, — ответил он. — Пей коньяк.

С этими словами он разлил остатки по стаканчикам и бросил бутылку за спину, на газон.

Я возмутилась:

— Вот же урна в двух шагах!

Он махнул рукой и ответил:

— Мне захотелось сделать что-то пафосное.

Ещё минут десять мы говорили о ерунде. Бутылка лежала на газоне и пронзительно смотрела мне в спину. Наконец я не выдержала. Встала, сходила за бутылкой, выбросила её в урну.

— Ты что делаешь? — собутыльник был изумлён.

— Помогаю вам бороться с вашими недостатками.

Меня тоже потянуло на пафос.

Мужчина ошарашено посмотрел на меня, внезапно встал и ушёл, не проронив ни звука, в сторону памятника Крылову.

Возле этого памятника через два месяца мы сидели с Олегом. Уже начиналась зима, я была в лёгкой курточке, короткой юбке и осенних ботинках — страх замёрзнуть был меньше страха не понравиться. Внезапно пошёл снег, было красиво, но потрясающе холодно. Пальцы на ногах превращались в ледышки, а руки ходили ходуном. Я не понимала, почему мы всегда встречаемся на улице и пьём, мне хотелось, чтобы Олег хоть раз отвел меня в кафе и покормил. Но просить я не хотела, а кроме того, боялась, что в этом случае вовсе лишусь наших, и без того редких, встреч. Олег не замечал, что я продрогла, что меня трясёт. Я же прекрасно понимала, что если мы уйдём отсюда, с этих холодных скамеек, то лишь в метро, где немедленно разъедемся по домам, и смотрела на него почти с ненавистью.

Но он поступил неожиданно — позвал меня в гости к своему другу. У друга происходила пьянка, и меньше всего мне хотелось показываться на ней вместе с моим женатым спутником. Но я почти окоченела и не хотела расставаться, к тому же, Олег обещал, что будет весело. Поэтому мы пошли. Было неловко, я представляла все горы слухов и сплетен, которые неизбежно рухнут на наши головы, поэтому молча грелась, курила и пыталась слиться с обоями. Мужчины глядели на Олега понимающе, женщины — ехидно, меня же рассматривали, как экспонат. В середине вечера пришла молоденькая, известная в узких кругах журналистка, расспрашивала Олега про жену, глядела на меня в упор. От напряжения хотелось расплакаться. Хуже стало, когда мой спутник решил, что пора уходить. Надо было встать и уйти вместе с ним. Не глядя ни на кого, я кое-как отлепила себя от стула, ушла в прихожую и долго стыла там в ожидании, пока он со всеми попрощается. Мимо прошла молоденькая журналистка, смерив меня насмешливым взглядом…

— Уж коли мы взялись за классиков, — говорит Олег, — надо выпить у Крылова!

В серебряных от дождя сумерках видна знакомая ограда Патриков. Мы подходим к памятнику. Из-за пруда доносится странный трубный вой. Мы останавливаемся и пытаемся понять, что может издавать эти душераздирающие звуки. Источник приближается, и через несколько минут мы видим безутешно рыдающего малыша.

— Бедняга, — сочувствует Олег. — Что ж ты так орёшь?

— А ты предложи ему выпить, — советую я.

Настроение у меня не лучше, чем у малыша. Темно и холодно, накрапывает дождь, весёлая беседа не клеится, а серьёзного разговора Олег избегает. Он с большим удовольствием отправился бы домой. Но пока бутылка не допита, он на меня обречён.

Я недовольно морщусь. Олег смотрит вопросительно.

— Когда мы с дружищем Африканом возвращались из Крыма, — объясняю, — в соседнем купе ехала какая-то хабалка с выводком детей. Нет, я детей вообще-то люблю, но там была такая мерзкая девочка, что хотелось выкинуть её в окно. Она орала, не переставая, следом начинали орать и другие дети, она забиралась на верхнюю полку и так колотила в стену ногами, что моя верхняя полка (за стеной!) тряслась и прыгала — я боялась, что она попросту рухнет. Потом эта сопля бегала по всему коридору и визжала. Мы терпели. Но когда они с мамашей встали возле нашей двери, и девочка начала орать «Мааам!», постепенно переходя на ультразвук, а та не реагировала никак, я не выдержала и рявкнула, чтоб она заткнулась. И она заткнулась! Ооо, эти две секунды блаженной тишины!

Олег качает головой, но всё-таки смеётся. У него самого маленький сын.

— Мамаша тут же наехала на меня, потом наконец-то обратила внимание на дочку и стала её утешать, а на меня гневно зыркать и пыхтеть. Так я внесла мир в простую украинскую семью — они объединились перед внешним врагом. А когда мы приехали в Харьков, эта хабалка вышла первой, дождалась меня и завопила кому-то: «Вот она, вот!» — я почувствовала себя звездой, улыбнулась и помахала ручкой.

— Когда у тебя будут дети, — говорит Олег, — ты поймёшь, что не так всё просто.

Хочется сказать ответную гадость:

— Так ты бы уже выдал меня замуж, что ли.

Он пожимает плечами:

— Выдам.

Мы продолжаем петлять переулками. В одном из них живёт Изольда Сергеевна — вдова классика. Под её руководством я полтора года работала уборщицей в одном из легендарных домов Москвы. Эта высотка дореволюционной постройки помнила Маяковского, Есенина, Булгакова, Ахматову и прочий литературный цвет минувшей эпохи. Ну, а я в этом доме мыла полы верхнего этажа, где размещалась редакция «толстого журнала» и где Изольда Сергеевна работала редактором. На полу в коридоре и кабинетах лежало ковровое покрытие, в женском туалете — линолеум, а в мужском — плитка. Плитка была уложена в год возведения здания, поэтому до моих трудовых дней дошла в печальном виде. Она была столетней, практически целой и изящной, но возле стен уродливо заляпанной более поздним цементом, за который цеплялась тряпка. Поэтому я мыла центр, почти не трогая тёмных углов. Иногда я присаживалась на корточки и разговаривала с плиткой о её долгой жизни, чем весьма пугала поздних посетителей туалета. Впрочем, меня редко заставали, поскольку занималась я своим благородным делом исключительно по вечерам, когда никого из работников в здании не оставалось, и можно было филонить. И ещё можно было незаметно вылезти на крышу, с которой открывался вид на всю Москву и немножко — на Тверскую улицу. Однажды я пришла на работу седьмого мая, в день репетиции военного парада. В тот же вечер, не заходя домой, я должна была ехать в Питер, поэтому филонила больше обычного. После того, как мусор был собран, а пол протёрт, я почувствовала себя вольной птицей и, переодевшись, решила выпить чашечку кофе на крыше.

День был ярким и солнечным, а вечером объявили штормовое предупреждение. Ветер дул порывами и с такой силой, что кофе выпрыгивал из чашки. С минуты на минуту должен был начаться ливень. Но люди упорно стояли вдоль Тверской, ожидая прохода военной техники. Вместо техники туда-сюда шныряли милицейские машины, кто-то орал в рупор. Прошло полчаса, из-за крайнего здания наконец-то высунулась морда первого БТРа, но сразу замерла на месте. Тут же по наждачному настилу крыши ударили крупные капли дождя, потом полило как из ведра, и мне пришлось вернуться в помещение. Я ополоснула чашку, взяла рюкзак и отправилась на Ленинградский вокзал.