Позже выяснилось: бдительная милиция разглядела меня на крыше, приняла за снайпера и намеренно задержала военную технику. Разбирательства длились полночи, по крыше шнырял ОМОН, весь дом стоял на ушах, а я спокойно ехала в сидячке и жалела о том, что не успела увидеть репетицию парада. По возвращении мне надавали по ушам и запретили выходить на крышу. Репрессий со стороны властей не последовало.

Вышеупомянутую Изольду Сергеевну я помню с того самого литературного фестиваля, где научилась пить водку. Тогда же я познакомилась с дружищем Африканом. Существуют две версии нашего знакомства. Моя версия начинается с того, что я, малопьющая, накануне оказалась в кругу поэтов со стажем и на следующее утро проснулась с дикой головной болью. В тот день по коридорам и лестницам пансионата, где проводился фестиваль, я ходила медленно и плавно, боясь неосторожным движением потревожить голову, а особенно её заднюю, ноющую, часть. Видя моё состояние, даже Изольда Сергеевна, безжалостно загонявшая молодых писателей на литературные встречи, проявила понимание и не стала меня тиранить. Вечером я вышла на крыльцо — покурить и подышать воздухом. Было свежо, даже морозно. Возле входа по красным кирпичам здания ползли заиндевелые ветки дикого винограда. Само здание тоже было каким-то ползучим: своими корпусами-щупальцами оно напоминало застывшего гигантского осьминога. Через несколько минут ко мне присоединился парень в кепке и стильных очках. Мы разговорились, и он предложил:

— Ну что, пойдём в бар? Коньяком тебя угощу.

Мысль об алкоголе вызвала неодобрение в организме, и я ответила:

— А может, лучше кофейком?

Но купил он нам всё-таки коньяк. Объяснил, что папа его — изрядный шутник, потому и дал сыну такое звучное имя — Африкан. Рассказал, что сам он драматург, и что недавно его пьеса вышла в толстом журнале. Слова он произносил с очаровательной ленцой. На фестиваль он тоже приехал впервые, ему тоже было здесь не по себе. Мы решили объединиться и вместе искать развлечений.

На следующий вечер мы столкнулись в коридоре. К тому моменту я обнаружила в своём номере бутылку водки и желала с кем-нибудь от неё избавиться.

— Привет! Хочешь водки? Пойдём ко мне! — Африкану я искренне обрадовалась, к тому же хотелось отблагодарить его за вчерашнее угощение.

С этого момента и начинается вторая версия нашего знакомства. По словам Африкана, к нему подбежала абсолютно незнакомая жизнерадостная девица и предложила пойти к ней в номер пить водку. От удивления он согласился. Как выяснилось, Африкан, будучи накануне весьма под мухой, предыдущего вечера не запомнил.

С тех пор мы редко появлялись на литературных мероприятиях поодиночке. Однажды я сказала:

— Слушай, но ведь надоело! Нас все считают семейной парой. Этак я и замуж никогда не выйду. Может, не будем портить друг другу личную жизнь и начнём представляться родственниками?

Африкан задумался, рукой поправил воображаемые волосы и мечтательно произнёс:

— Ммм! Шальные сестрички!..

— С Блоком-то будем пить? — спрашивает меня Олег.

— Да.

Мы проходим по узкой асфальтовой тропке вдоль стены дома. Дорога не освещена, и я ступаю осторожно, пытаясь не угодить в лужу.

Памятник Блоку — одно из культовых мест для студентов Литературного института. На первом курсе все ходили туда пьянствовать и неоднократно попадали в руки, а после и в машины служителей правопорядка. Всякий раз, узнав, что приняли поэтов, менты смеялись, покорно выслушивали стихи и быстренько высаживали неприбыльных пассажиров.

Я была старше моих однокурсников, они меня побаивались, и потому пить с собой не звали. Вероятно, поэтому я до сих пор не побывала в отделении. Единственное моё столкновение с органами больше напоминало самопиар, чем попытку задержания. В Москве шли митинги, интернет бурлил, рядом с присвоенной оппозицией Триумфальной площадью ежедневно задерживались люди. Литераторы на события реагировали вяло: заявляли, что политика — это мирская суета и принимались думать о душе. Мне же дома не сиделось.

Площадка возле Маяковской была оцеплена, но станция продолжала работать на вход и выход. Выходивших людей ОМОНовцы с рупорами расталкивали и уговаривали расходиться, как можно быстрее, стоявших на улице чуть ли не силой запихивали в метро. Время от времени они вставали в шеренгу и медленно теснили толпу по Тверской в сторону Пушкинской площади. Пройдя квартал-другой, бойцы внезапно поворачивались и ручейком утекали куда-то за ларьки и припаркованные машины. Свободные граждане великой страны с радостью возвращались на исходные позиции. Бессмысленность происходящего удручала. Не было ни лозунгов, ни знамён, мы стояли молча, ничегошеньки не нарушая. За час менты провернули свой бессмысленный трюк раз пять. В процессе очередного притеснения оказалось, что другая группа ОМОНа подпёрла наш тыл со стороны Пушкинской, мы оказались в окружении, и кольцо неотвратимо сжимается, что людей выцепляют из толпы и разводят по автозакам. Молча стоявшего рядом со мной пожилого и приличного мужчину окружили и увели за ларьки. Стало ясно, что, пора куда-нибудь слинять от служителей правопорядка, и началось движение. Казалось, мы — дети, азартно играющие в прятки. Все кафе в этой части Тверской в связи с происходящим закрылись на ремонт, учёт, уборку и снос, работал лишь небольшой продуктовый магазинчик, и мы набились в него, как сельди в бочку. Девушка-продавец глядела то ли испуганно, то ли гневно и требовала от нас покупок. Кто-то от дверей передал деньги и попросил минералки. Через десятки рук деньги проплыли к кассе, в обратную сторону отправилась минералка. Спустя несколько минут вторая цепь ОМОНа прошла мимо дверей, и мы, как из утреннего общественного транспорта, вывалились из магазина на свежий воздух.

Расходиться никто и не думал — в крови играл адреналин.

Возле входа в станцию я наткнулась на двух товарищей, нашиста и оппозиционера, умно и вежливо диспутировавших под прицелом телекамер. Неподалёку от них льнула друг к другу юная парочка, совершенно не революционного вида, ОМОНовцы кидали на них недоверчивые взгляды, но целоваться не мешали. Чтобы лучше слышать спор идейных противников я влезла на железное ограждение за их спинами. Немедленно ко мне подошёл мент — симпатичный дядька с пышными усами — и поманил в темнеющую даль.

— Девушка, можно вас на минутку?

— А зачем? — спросила я, мило улыбаясь и крепче вцепляясь в ограждение.

— Поговорить.

— А о чём? — я улыбнулась ещё милее.

Он задумался и поинтересовался, к какой партии я принадлежу.

— Ни к какой, — ответила, стреляя глазками. — Я поэт.

Мент смутился и спросил, что я пишу.

Я с охотой рассказала, что работаю, в основном, над гражданской и философской поэзией, немножко занимаюсь любовной лирикой, впрочем, мне кажется, сейчас не то время, чтобы можно было позволить себе, как поэту, разбрасываться на мелочи типа любовных стихов, ведь такие масштабные события в стране, вот о чём надо писать, а вы как думаете?