Я слышал, как некий голос звал меня, я вставал и шел к Меламиду — или это был Асаркан — и говорил: «Вот я, ты звал меня?» Но Меламид пожимал плечами и отрицал, что он меня звал. Возможно, меня звал призрак Асаркана? Или вовсе не Меламид и не Асаркан звали меня, а совершенно иной голос, призывающий меня к ответу? (Это был, конечно же, сон пророка Самуила, спутавшего голос Бога с голосом священника Илии, своего господина.) И этот голос я слишком долго игнорировал, поклонялся идолу дружбы, и в результате смотри, куда я завел себя в поисках квартиры. Стамбул гяуры нынче славят. Ко мне приблизились два ангела, или это были два раввина в меховых шапках с пейсами и в шелковых кафтанах? Нет, это были два султанских янычара в шальварах. У одного в руках был тюрбан. У другого — ермолка. Он надел на мою макушку ермолку и отошел на шаг, как это делают художники, чтобы увидеть, как эта ермолка сидит у меня на голове. В этот момент ко мне подошел другой раввин-янычар и надел поверх этой ермолки тюрбан. Оба стояли в утренней полутьме.

Я открыл глаза. Я увидел лица двух Мехметов. Они оба склонились над огромным книжным томом в полутемной опустевшей комнате, где высвечивался лишь экран компьютера. Их губы нашептывали одно, неясное для меня слово, звучащее как «машина» — machine, но воспринималось оно у меня в уме почему-то по-библейски. Я явно проспал на диване несколько часов, заботливо прикрытый пледом. Мне, естественно, послышалось ивритское «машиах» — мессия. Мехмет отвез меня в отель. Стамбул был погружен в предрассветную тьму, но свет уже начинал пробиваться намеками неясно откуда, как будто из щелей ночных железных жалюзи маленьких магазинов и баров. Над мечетью Айя-София кружили чайки. Почему над куполом мечети — чайки? Может быть, чайки путают мечеть с гигантским кораблем? Я вернулся к себе в отель часа в четыре утра. Раздеваясь и машинально роясь в карманах брюк, я обнаружил завалявшийся там случайно миниатюрный коктейльный зонтик. Повертев этот бумажный обрывок в руках, я различил на внутренней стороне отпечатанные буквы, похожие на марку фирмы-производителя: AMIRAH.

Я помню, что на следующий день я с похмелья едва мог поднять голову с подушки. Мои планы отыскать остров в Мраморном море, где Троцкий провел самые счастливые годы своего изгнания, в тот раз провалились. Я отдал дань памяти этому лжемессии марксизма лишь несколько лет спустя, во время визита в Стамбул с Меламидом. Поездка к дому Троцкого входила в список мероприятий нашего путешествия по Турции по следам Шабтая Цви. У каждого народа — свой мессия. Мы, конечно же, хотели увидеть этот дом пророка нашей коммунистической юности, нашей советской религии. Полицейскому Мехмету я на этот раз позвонить не решился. Я был смущен опытом предыдущей встречи. Но зато я столкнулся с его стамбульскими подопечными из криминального мира. Произошло это во время наших поисков: но не дешевых квартир на продажу, а дома Троцкого.

Исаак Дойчер в своей классической биографии Троцкого описывает его изгнание из сталинской России — на старом огромном пароходе «Ильич» по волнам Черного моря из Одессы в Стамбул — так, как будто на борту корабля с единственным пассажиром в сопровождении двух агентов ГПУ был не Троцкий, а Гамлет. Параллели тут прямые, потому что первые месяцы в Турции Троцкий находился под опекой российского посольства в Стамбуле. Сталин явно вместе с охранниками передал послу свои инструкции — как «нейтрализовать» Троцкого. Ведь официально Троцкий отправился за границу якобы «для поправки здоровья». Пока Троцкий не разобрался толком, в чем дело, он считал, что Сталин засылает его в ловушку — на растерзание «белой» эмиграции в Стамбуле. Не исключено, что Троцкий сумел выкрасть, как Гамлет, письмо с инструкциями Сталина и подменить его своей собственной версией сталинской эпистолы, и, таким образом, от его гэпэушников (как от Розенкранца с Гильденстерном) тут же избавились по прибытии в Стамбул. А сам Троцкий поселился в одном из самых прелестных уголков Турции. Не в Стамбуле, где было слишком много жертв его пророческих идей о перманентной революции, а на острове Бююкада в Мраморном море (час езды на пароме от Стамбула), где фешенебельные виллы окружены тенистыми рощами и дорогими рыбными ресторанами. Было нечто ироничное в том, что Троцкому предложили поселиться на острове, куда ссылали неугодных султану родственников-принцев. Здесь, в изгнании, скончался и князь Голицын, а до пятидесятых годов — то есть до эпохи стамбульских погромов — здесь жило много греков, армян и евреев (там есть даже синагога — прочел я в путеводителе).

На маршрутном пароходике из Стамбула к Принцевым островам в Мраморном море я задремал, и крики чаек, сопровождавших нас всю дорогу, мерещились мне реинкарнацией гэпэушников Троцкого еще и потому, что вокруг во сне звучала русская речь. Когда я открывал глаза, чайка стояла перед моим взором, как бы подвешенная в воздухе. Это оттого, что она двигалась практически с той же скоростью, что пароход-паром, застывая в полете, как будто на тормозах. Чайкам бросали куски хлеба какие-то российские туристы в майках, где было много английских слов из четырех букв — то есть ругательств. На английском их крайне ограниченное количество, но они бесконечно повторялись на этих российских майках с разными местоимениями. Рядом постоянно бубнил голос на английском с тяжелым восточным выговором. Это агент ресторанов с острова Бююкада раздавал свои визитки и уговаривал отобедать в его прибрежном заведении «Али-Баба». «My friend, don’t forget to visit Ali-Baba», — обращался он ко всем и к каждому. Человек честно отрабатывал свои деньги, потому что ресторан «Али-Баба» оказался действительно неплохим.

На небольшом отрезке набережной под полотняными навесами рыбных ресторанов за столиками с белыми скатертями сидели люди в белых костюмах и соломенных шляпах, потягивая белое вино, а едва тронутая вилкой белая рыба на блюдах стыдливо обнажала свой скелет. Мы нашли столик под тентом в тени прямо у моря, и, пока Меламиды и Нина увлекались сухим вином, я чудесно опохмелился араком и с удовольствием заел его рыбой дорадо — рыба оказалась суховатой, но вполне съедобной. Именно это отметили наши соседи за соседним столиком. Это была пакистанская супружеская пара из Лондона. Их тоже несколько разочаровал салат — слишком мелко, по-средиземноморски (или по-турецки) нашинкованный. Они тут же узнали во мне и Нине лондонцев, несмотря на наш акцент. (То есть географическое происхождение — из одной страны — сильней связывает, чем этническая разница.) Они вообще были в некотором дистрессе — накануне подростки на велосипедах вырвали у дамы сумку и укатили. Вполне возможно, это были те самые подростки, которые подросли с тех пор, как мы гнались за ними в полицейском джипе по трамвайным путям с кузеном Мехметом.

Было уже часа четыре, и поэтому спала жара. Сразу за поворотом от ресторана, на главной площади, стоял ностальгический запах конюшни — сена, овса, лошадиного навоза. Всю площадь занимала вереница повозок. Это были брички, прицепленные к кобылам. За каждой бричкой с навесом над головой сидел возница — такой гоголевский Селифан. Паром был допотопной, но крайне эффективной машиной времени: из шумного и нелепого мегаполиса индустриального туризма и сетевого шопинга современного Стамбула ты оказывался через час в прошлом веке. Тут не было автомобилей. Буквально. Тут можно было передвигаться только на лошадях или ослах. Мы сели в такую вот таратайку, запряженную парой хорошо откормленных лошадей. Медленно и плавно, в ритме вальса Штрауса, наша бричка с балдахином стала подниматься вверх по холму под размеренный цокот копыт мимо огромных особняков, спрятанных за старыми олеандрами и каштанами. Я знал адрес из путеводителя Lonely Planet по Турции: вилла Izzet Pasa Kosku, 55 Cankaya Caddesi.