— Вы внимательно слушаете этого государственного служащего, мисс Мэгги? — безмятежно спросил Марулло.

— Честно говоря, — любезно улыбнулась в ответ Мэгги, — от его крика у меня закладывает уши, а когда их закладывает, я ничего не слышу. Вот вы говорите тихо и вежливо, и вас я слышу превосходно.

— А, подлец! Ты пытался даже Мэгги, эту святую женщину, практически мадонну, приплести к своим грязным макаронным комбинациям! Ты видишь — ей понравился твой венецийский голос. Спой ей арию из своего траханного Верди дуэтом со своим раскормленным кастрированным котом!

— Кажется, я начинаю слышать, — сообщила Мэгги.

Марулло кивнул задумчиво и печально.

— Как там у тебя, Пьетро, хорошо записалось?

— Не Бертолуччи, конечно, но как хроника вполне сносно.

— Я пришлю тебе кассетку на работу, Уильямс. В твои годы пора заводить архив. А сейчас хай, дорогой. Мне пора за дочерью.

Маркусу и на это нашлось, что сказать, но Мэгги увлекла его вперед, и очень настойчиво.

— Слушай, что с тобой? — спросила она озабоченно.

— Это все Хабибулин, — пробормотал Маркус, спотыкаясь об обдолбанного дешевой дурью старика, струйка слюны из которого вытекала на мостовую и направлялась к Нью-Джерси. — Дерьмо! Куда смотрит дворник?!

— Это и есть дворник, — неожиданно ответила толстая еврейка из окна восьмого этажа и выплеснула полведра помоев, целясь в старика, но слегка промахнулась, что было немудрено.

— Дерьмо! Дерьмо! — повторял Маркус, отряхиваясь. Мэгги, шаля, проскользила шесть ярдов на дынной корке.

— Дерьмо!!!

— Интересно, — сказала Мэгги через полквартала, — можно ли жвачку употреблять наружно?

Маркус промолчал так красноречиво, что Мэгги стало его очень жалко.

— Марки, ты устаешь и срываешься, — сказала она, трогая Маркуса за локоть. — Фу, дерьмо… Ты обсуждал это с психоаналитиком?

— Тут нечего обсуждать, — нервно ответил Маркус. — Я нормально отношусь к итальянцам. Но как вспомню, что они считают, что это они придумали пиццу… Да еще эта идиотская башня, которая так никак не свалится, как сопля с носа.

Мэгги понимающе кивнула. Они, можно сказать, подошли к ее подъезду. Где-то поблизости работал отбойный молоток. Мэгги поискала его глазами и поняла, что это не молоток, а две группы молодых людей поливают друг друга очередями из разнообразных огнестрельных средств.

— Ну вот я и пришла! — крикнула Мэгги.

— Что? — Ну вот я и пришла!

— Что? — Дерьмо!

Они отошли на добрую сотню ярдов.

— Ну вот я и пришла!

— А разве ты не там живешь?

— Я-то живу там, но там ты этого не слышишь.

— Ну, пока, — сказал Маркус, едва не всхлипнув.

— Нет, Марки, я не могу тебя отпустить в таком виде. Мы ведь друзья. Хочешь, пойдем ко мне?

— Слушать этот бессмысленный треск?

— Я думаю, это скоро кончится.

— Я догадываюсь, нет. Тебя угораздило поселиться точнехонько на границе зон влияния, насколько я помню, китайцев и румынских цыган. Так что раз в два-три месяца без ваты в ушах тебе не обойтись.

— То-то квартира стоила недорого.

— Часа в два приедет полиция с сиреной и рупором.

— Может, пойдем к тебе? У тебя есть диван?

— Уверен.

Маркус жил в десяти минутах ходу от Мэгги, и они добрались за каких-нибудь полчаса практически без приключений. Маркус, потирая кулак, галантно, как эксгибиционист плащ, распахнул перед Мэгги дверь подъезда, Мэгги нажала на кнопку лифта, заглянула в открывшуюся кабину и смущенно отпрянула.

— Марки! Кажется, там маньяк.

— Blin! Ты федеральный агент или истеричная старая дева из Пенсильвании? Что значит кажется, маньяк? — Маркус по-мужски отстранил Мэгги и шагнул в кабину. — Что значит кажется, Мэгги? Это маньяк. — Послышались уже опротивевшие Мэгги за последние полтора часа глухие звуки. — Эй, Мэгги, я смертельно устал, можно, я не буду его отсюда выкидывать? Заходи, только не вступи в него.

Едва открыв дверь, Маркус скомкал куртку и швырнул ее в раскрытый зев стиральной машины. Та включилась и довольно заурчала. Ее небольшой, но цепкий американский мозг принялся исследовать содержимое еврейского помойного ведра с восьмого этажа.

— Мэгги, я сниму штаны, но это ничего не значит. Мне просто надо их постирать.

— Без проблем. Не забудь только вынуть деньги из карманов.

Маркус достал из левого кармана пятьдесят баксов и так уставился на купюру, словно на ней был изображен его школьный учитель.

— Мэгги! Ты фея или просто самая умная девочка в Нью-Йорке?

— Я не фея.

Маркус, качая головой и прищелкивая языком, отправил штаны в стиральную машину.

— Мэгги, включи ящик.

В телевизоре квартирная хозяйка фунтов на двести отгадывала загадки развязного ведущего и после каждого верного ответа визжала и подскакивала на три фута вверх. На другом канале рыли землю футболисты. На третьем получеловеческое рыло с кошачьими ушами довольно щурилось от каждой полученной пули…

— Оставь, пожалуйста.

Мэгги оглянулась — рядом с ее головой, на спинке ее стула покоились две огромные ступни в клетчатых носках.

— Мэгги, не криви лицо. Носки только что распечатанные. Они хрустели, как доллары из пачки.

— Да я не сомневаюсь. Но что за дурацкая манера держать ноги выше головы?

— Это чтобы кровь приливала к голове.

— А зачем тебе, траханное дерьмо, кровь в голове?

— Чтобы интенсивнее думать.

— Извини, Маркус, а можно интимный вопрос?

— Уверен.

— А зачем тебе интенсивнее думать? Я имею в виду: еще интенсивнее?

— А это, дорогая Мэгги, чтобы не возникало застойных процессов в мозгу. А то образуется там тромб размером с Титаник, потом приплывет в локоть — и я не смогу стрелять.

Мэгги оглянулась, чтобы понять, серьезно говорит Маркус или шутит. Он улыбался так, словно рекламировал средство для расширения улыбки.

— Извини, Мэгги, но вы, русские, считаете нас, американцев, такими идиотами, что просто смешно.

— А вы не идиоты?

— Мы идиоты, но не такие.

В этих словах Маркуса Мэгги послышался отзвук истины. Она промолчала, уютнее устроилась в кресле. Коточеловек в телевизоре оскалился и перешел в контратаку. Экран залило кровью. Мэгги встала, подошла к окну и подняла фрамугу. В комнату хлынул прохладный воздух вечера, с еле заметным ароматом дуба. Внизу огромным темным пятном располагался парк, далеко справа тускло поблескивала змеистая река. Издали донесся одинокий жалобный выстрел, тонко заплакала сирена.