Пятеро человекопсов ждали в темноте у ворот, неловко держа по швам свои негнущиеся руки. Двое из них курили. Все были одеты и обуты, так что издалека их можно было бы принять за кучку рабочих, ждущих спозаранку заводского автобуса. На присоединившегося к ним Рамзеса они едва взглянули.

Подошел, волоча ноги, Пастор со связкой ключей. Зевнул, отпер ворота и коротко свистнул. Свора пристроилась за ним. Миллс замыкал шествие, радуясь, что Рамзес больше не наступает ему на пятки.

Они вошли в поселок утешительниц около трех часов ночи. Миллс велел Пастору остановиться перед библиотекой – последним известным местом, где побывали беглецы. Он ногой распахнул дверь и заглянул внутрь. На столе горела лампа, за стеклом печной дверцы плясали языки пламени. Миллс вошел один, оставив остальных за дверью, и огляделся. После побега прошла уже неделя, и не было смысла искать здесь какие-то следы пребывания исчезнувшей парочки. Миллс подошел к полкам, небрежно провел рукой по нижней, сметая на пол книги, пошевелил их носком сапога.

– Есть что-нибудь? – спросил Пастор, заглянув в дверь.

– Ничего, – ответил Миллс, выходя. – Дай собакам понюхать вещи.

Пастор открыл сумку, вытащил один сапог.

– Дам его понюхать Хеопсу, Аменхотепу и Тети. А. шарф девчонки – остальным. Тогда, если наши пташки разлетятся в разные стороны, мы это сразу узнаем.

– Браво, Пастор! – наигранно восхитился Миллс. – Проснулся, значит, а по виду и не скажешь.

– По мне, чем скорее мы с этим покончим, тем лучше, – буркнул псарь и протянул сапог Хеопсу: – Ищи, Хеопс, ищи! Нюхай!

Человекопес чуть ли не всю морду засунул в сапог. Закрыл глаза, как-то по-особому склонив голову набок. Нанюхавшись, передал сапог Тети, который проделал то же самое. Миллс поглядывал на них краем глаза, ловя признаки разгорающегося возбуждения. Для него это всегда было захватывающим зрелищем – как в человекопсах песья натура вытесняет все человеческое. Глядя, как они дрожат от нетерпения, Миллс от души им завидовал. Как бы ему хотелось самому обладать этой способностью запечатлеть в нечеловечески цепкой памяти один неповторимый запах и безошибочно взять след!

– Ищи, Рамзес, ищи! – сказал он, протягивая своему питомцу шарфик.

– …о-о-та… а-асс… – выговорил Рамзес.

– Правильно, фас! – похвалил его Миллс.

Микеринос был, как утверждал Пастор, «первым носом» своры. Едва понюхав шарфик, он сразу тронулся по главной улице. Остальные за ним. Удивительное зрелище представляли собой эти шесть сутулых фигур, широко шагающих в бледном свете луны, словно вампиры, почуявшие кровь. У фонтана они уверенно свернули налево по круто уходящей вниз улочке. Пройдя ее до половины, молча остановились перед домом 49. Человекопсы никогда не лаяли. Разве только в минуты крайнего возбуждения издавали слабые скулящие звуки, едва доступные человеческому слуху. Ничто никогда не выдавало их присутствия и приближения. Если уж они кого-то травили, жертва замечала это только в тот момент, когда они беззвучно возникали в нескольких метрах от нее, и это значило, что спасаться уже поздно.

Домик спал. Миллс не потрудился спуститься на пару ступенек и постучать в дверь. Не сходя с мостовой, он подобрал горсть камешков и швырнул в окно второго этажа.

– Кто там? – отозвался женский голос.

– Полиция! – крикнул Миллс.

– Чего вам надо?

– Откройте!

Занавеска чуть отодвинулась. Присутствие человекопсов яснее слов свидетельствовало, что это уже не шутки. Слышно было, как женщина что-то говорит, потом медленно спускается по лестнице. Наконец дверь отворилась, и на пороге выросла великанша в халате и шлепанцах.

– Вы – госпожа… э…? – спросил Миллс.

– Меня зовут Марта. Что вам угодно?

– Вы утешительница?

– Если я скажу, что я балерина, вы мне поверите?

Не обладая чувством юмора, Миллс и в других его не выносил. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить спокойствие.

– Вы – утешительница мадемуазель Бах?

– Я знаю только имена.

– Милена, – бросил Миллс, и удивительно было слышать, как красиво прозвучали эти три слога даже в устах такого скота.

– Возможно… – ответила Марта.

– Да или нет? – рявкнул Миллс.

Толстуха смотрела ему в глаза, не выказывая ни малейших признаков страха. Миллс почувствовал, что начинает закипать.

– Она была у вас на прошлой неделе. С парнем. Куда они отправились потом?

– Любезный, – прищурившись, почти прошептала Марта, – вы прекрасно знаете, что ни одна утешительница никогда не откроет вам, кто ее посещает, а уж тем более, что при этом говорится. Мы, видите ли, в этом отношении вроде исповедников. А если вам не ясно, переведу на понятный для вас язык: профессиональная тайна.

Миллс был сангвиник и сейчас дал себе волю.

– Заходите! – приказал он, как будто был тут хозяином.

Войдя следом, захлопнул дверь, толкнул женщину на стул, а сам, оседлав другой, уселся напротив нее, свесив руки через спинку.

– Так вот, любезная, – в свою очередь прошептал он. – Вы и ваши коллеги получаете жалованье от своего начальства, иначе говоря, от меня, чтобы эти юнцы из интерната могли по три раза в год приходить к вам. Раньше это называлось просто «внеклассная работа», не знаю уж, кто выдумал это дурацкое слово – «утешительницы». Но одно я знаю точно: мне достаточно сделать вот так, – он щелкнул пальцами, – вот так, видите, – еще раз щелкнул, – и конец всем этим благоглупостям. Можете тогда катиться с этого холма на нее четыре стороны и осваивать профессию… балерины. Так вот, еще раз спрашиваю: была у вас на прошлой неделе Милена Бах?

– Любезный, вам следовало бы принимать на ночь отвар валерьяны. Это избавило бы вас от бессонницы. И вы не шатались бы по улице среди ночи с этими несчастными созданиями, которые…

– Была у вас эта девушка или нет, госпожа Марта? Отвечайте немедленно, от души вам советую…

– …апельсиновый цвет тоже помогает. У вас нервы не в порядке, и вам…

Он влепил женщине пощечину. Марта оцепенела. Ее никогда в жизни не били, даже отец в детстве, а рука у Миллса была тяжелая. Оглушенная ударом, она на какую-то долю секунды потеряла самообладание и чуть не расплакалась, но не успела. С улицы донесся какой-то гулкий звук, словно ударили в гонг, за ним хрип, и дверь распахнулась.

– Какие-то проблемы, Марта?

Четыре утешительницы вошли друг за другом и сразу заполнили две трети комнаты своими внушительными фигурами. Впереди Паула, утешительница Хелен, с чугунной сковородой в руке, остальные трое со скалками.

– Никаких, – сквозь слезы улыбнулась Марта. – Мы тут беседовали с этим господином, и он произвел на меня впечатление истинного джентльмена. Но, кажется, он уже собирается уходить…