Именно «одной из». Граси почувствовала себя униженной. Впрочем, он прав, эта новость будет действительно губительной для Пилар.

— Что, если ей станет известно про нас от кого-то другого? — спросила она, играя с ложечкой для кофе.

— Каким образом? Только трое знают о нашем проемом: ты, я и мой отец. — Маноло немного помолчал, прежде чем смог продолжить: — Отец никогда ни о чем не скажет. Я тоже. И ты. Если только не захочешь причинить Пилар боль.

Граси, конечно, не собиралась это делать, однако ее весьма беспокоил тот факт, что ей придется что-то скрывать от мачехи. Ведь это во многом затруднит осуществление ее плана. Но, как бы то ни было, молчание оставалось пока наилучшим решением.

— Ты, наверное, прав, — произнесла она задумчиво, — Пилар ни к чему посвящать в дела давно минувших дней. Тем более что это изрядно подмочит твою репутацию в ее глазах.

— Что ты имеешь в виду?

— Ведь нам придется рассказать и о том, как мы расстались. Вряд ли это выставит тебя в лучшем свете.

При упоминании о размолвке Маноло побагровел.

— Ты солгал мне, что любишь меня, — безмятежно продолжала Граси, — заманил в постель и вытянул из меня все, что мне было известно продела клиники. Пилар, наверное, такие подробности слегка озадачат.

Повисла тяжелая ледяная тишина.

— Если бы нас кто-нибудь слушал, наверняка решил бы, что ты пытаешься меня шантажировать, — наконец промолвил Маноло.

— Зачем мне это?

— Мстишь мне, думая, что я обманом соблазнил тебя и лишил невинности.

Граси успела поставить чашку на столик, прежде чем от той остались бы лишь разлетающиеся по полу осколки.

— Месть — удел подлецов, Маноло, — тихо сказала она.

— А справедливость?

— Справедливость — нет, и я свято верю в это.

Долгое время они сидели молча, впившись друг в друга глазами, в которых, казалось, бродили отголоски их боли и тяжелых воспоминаний.

— Я тоже. — Маноло тяжело вздохнул. — И Бог поможет мне добиться ее.

По торжественному и уверенному тону Маноло Граси поняла, что он пойдет до конца во имя достижения своей цели. Все ее разговоры могли только подлить масла в огонь и еще больше раззадорить Маноло. В отчаянии Граси обхватила руками плечи. Она поняла, не в ее силах бороться с тем, что закладывалось веками. Испанцы издавна славились мстительностью и ради удовлетворения этого свойства своего характера готовы были рисковать жизнями. Все, даже родственные узы, отходило на второй план перед честью семьи.

Граси не сомневалась, что Маноло не остановится, пока не отомстит за своего отца кому-нибудь из членов ее семьи. Он продолжал слепо верить в то, что клиника построена большей частью на средства его отца, а то, что уже несколько лет не мог найти никаких доказательств своей правоты, лишь подогревало его ненависть. И удовлетворение он найдет в том, что, сыграв свадьбу с Пилар, обманет ее ожидания и обратит в руины ее мечты о счастье.

— Маноло, — сказала Граси, — я очень хочу для Пилар счастья и спокойствия.

— Я тоже. Я забочусь о ней. И именно поэтому мы ничего ей не скажем.

Граси едва не расплакалась от отчаяния. Нет, ей никогда его не переубедить. Оставался последний шанс — попытаться уговорить Пилар порвать с Маноло. Но как это сделать, не раскрыв ей все карты? Как умолчать о том, что для Маноло брак — лишь способ удовлетворить жажду мести?

— Хорошо, — Граси криво улыбнулась, — оставим прошлое и будем с надеждой смотреть в будущее.

— Согласен. — Задумавшись, Маноло оборвал несколько лепестков со стоявшей на столе розы. — Хотя, признаться, прошлое хранит моменты, которые я вряд ли забуду.

— Я тоже, — с болью сказала Граси.

Она вспомнила ссору с Маноло, когда его отец заявил, что деньги, вложенные им в строительство клиники, были украдены ее отцом. Маноло пытался склонить Граси на свою сторону, но она верила своему отцу и не могла предать его, даже если на карту ставилась ее любовь. Наконец осознав, что была просто-напросто использована Маноло для проникновения в стан врага, Граси отказалась даже слушать нелепые обвинения Маноло в том, что ее отец обманул и ограбил семью Морадильо, лишив тем самым достояния и поправ фамильную честь.

— Как ты понимаешь, между нами давно все кончено, — проронил Маноло обреченно.

— И все оттого, что я отказалась поверить в твою ложь.

— Оттого, что я не собирался играть в Ромео и Джульетту и не мог продолжать встречаться с дочерью человека, погубившего моего отца!

— Выходит, ты способен приказать себе разлюбить меня? — Голос Граси звучал так ровно, будто ее совсем не волновал ответ.

Маноло вздрогнул.

— Значит, ты все же верила в мою любовь?

Только ненависть удержала Граси от того, чтобы здесь же не излить все накопившиеся за годы разрыва с Маноло чувства.

— Отец пытался образумить меня, но я просто не могла поверить, что ты можешь быть неискренен, когда мы вместе смотрели на витрины свадебных магазинов и обсуждали, как обставим наш дом, где будем жить после того, как поженимся, — глухо и горько произнесла Граси.

— Ты должна понимать, что в семье Морадильо всегда заключались лишь достойные браки.

Это было неприкрытое оскорбление, но Граси пропустила его мимо ушей, сожалея лишь о том, что отдала свою любовь и свою девственность горделивому и тщеславному мачо. Только стремление сохранить собственное достоинство помогло ей удержаться от слез. Она мрачно и холодно посмотрела на Маноло.

— Ты просто сноб и к тому же унаследовал от своего жулика-отца недостаток хороших манер.

— Граси, ты… страдала без меня? — неожиданно мягко спросил он.

Прошла минута, прежде чем Граси смогла ответить, и ответ этот звучал гордо и непреклонно:

— По-моему, я не выгляжу так, будто наша размолвка сломала мне жизнь.

— По-моему, тоже, — сухо согласился он и, помолчав, добавил: — Так что еще раз — прощай, Граси.

Внутри у нее все будто оборвалось. Вместе с этими словами уже во второй раз в ее жизни умирали все мечты, все ожидания. И Граси знала — эта горькая правда навсегда останется с ней, сколько бы она ни пыталась обмануть свое сердце. Никогда, никогда больше она не будет верить Маноло, пусть для этого придется расстаться с наивной мечтой ее юности…

Шум бара свинцовой тяжестью наполнил уши Граси, заставив вернуться из воспоминаний в приносящее страдания и от этого еще более ненавистное настоящее. Возвращение это было столь горьким, что Граси едва сдержала глухой стон, уже готовый сорваться с искусанных губ.

— Ты что, думаешь о нас? — донесся до нее отвратительно знакомый голос. — Если так, то…