за бетонную плиту. Они скользнули по бетону и остались лежать рядом в траве. Потом Майка с облегчением откусила хлеб с ветчиной, старательно прожевала и проглотила. Из кармашка брюк она вытащила тысячу крон, бросила их к остальным деньгам и стала слушать Байковского.

— …Этой палкой, — рассказывал он, слегка приподняв толстую палку, чтобы Майка разглядела ее, — этой палкой они зацепили его за шею, вытащили, как овцу, из вербняка сюда, на траву, и застрелили. Тут он и лежал, уткнувшись лицом в землю, три дырки в голове, три в спине, а вокруг вся трава в крови. И на шее эта моя палка. Я взял ее, и уже ничего не видел вокруг… И если бы он не остановился тут, у воды, и не стал пить, если бы я не дал ему хлеба и не послал спрятаться в вербняк, да разве послал, нет, просто перенес — ведь он был легкий как перышко, — если бы я не ушел в Коштицы за хлебом, салом, творогом и пиджаком, может, с ним бы и не случилось такое…

Байковский замолчал и взглянул на Майку.

Она не спеша ела хлеб и смотрела на вербу. Страх продолжал отзываться в ней отвратительной дрожью. Байковского она слушала лишь краем уха, лишь делая вид, что слушает. Ей почти невмоготу было его слушать, но в душе она была благодарна ему за то, что он спас ее от одиночества, позвав сюда. Если бы не эти деньги… Уйти? Куда? Ночью наверняка у Тибора что-то произошло… Но как это она ничего не помнит?

— Думаете, — спросила она старика, — думаете, сюда кто-нибудь приедет?

— Наверняка.

— И думаете, прихватит меня?..

— Возьмет, как не взять, если будет место. Не раз уже так бывало. Да и как вас не прихватить? Такую девушку, как вы… Ну вот, так все тогда и случилось, и водичка эта должна была бы течь из другого колодца, покрасивее, и доске памятной тут место. Меня это мучает, я от этого прямо страдаю, а вы… Сюда всякий народ заезжает — скоро все заявятся, — сказал он и снова замолчал, потому что к источнику приближалась машина.

— Скоро все заявятся, будут набирать водичку в фляжки, бутылки.

— Думаете, приедет кто-нибудь?

— Верное дело…

Они оба оглянулись. Вверху по бетонке проехала синяя автомашина, скрипнула тормозами и остановилась.

Минутой позже из нее вышли двое мужчин, оба в серых брюках, довольно помятых, один в коричневой, другой в зеленой рубашке, Мелих и Ваврик, бывшие школьные товарищи Майкиного отца, инженера-строителя; они недавно переселились в город и уже больше месяца работали на строительстве нового завода.

Мелих сбежал к источнику.

— Хороша водичка? — спросил он, широко улыбаясь Майке и Байковскому. «Мы и не мечтали здесь вас найти, Маечка. Считали, что вы уже в Теплицах», — думал он про себя. — Хороша водичка, пить можно?

— Хороша, — сказал Байковский, — уж как хороша.

Мелих наклонился к трубе, и, пока он не спеша пил воду, Ваврик разглядывал Майку и Байковского. Мелих напился, вытер платком крупный рот и руки, и тогда к воде наклонился Ваврик.

— Хороша водичка!

— И вправду добрая, — согласился с Мелихом Байковский. — Не вы первый хвалите.

В машине, стоящей на краю шоссе, недалеко от источника и полной солнечного тепла и бодрой утренней музыки, звучащей по радио, не было слышно, о чем говорят у воды, и Майкин отец, Йозеф Штанцл, смотрел через окно на Мелиха, Ваврика, свою дочь и незнакомого старика, смотрел в мучительном ожидании. Он послал обоих своих приятелей за дочерью, когда увидел ее у источника. Сам он идти не хотел, боясь, что она опять убежит от него. Мелиха и Ваврика она не знает, может, им удастся пригласить ее в машину. Может, они ее уговорят, и она пойдет… От него она бы убежала, ведь собственно он… Штанцл вжал стиснутые кулаки в сиденье, оглядел машину и опять посмотрел на Майку. Да, она бежит из дома — может, из-за его строгости, а может, из-за их скромного достатка. Он смотрел на Майку, равнодушно глядевшую вдаль, и ему очень хотелось услышать, о чем говорят у источника. Радио оглушало его бодрыми пронзительными звуками, они звенели в ушах, раздражая его.

— И что это вы здесь делаете в такую рань? — спросил Мелих, посматривая то на Майку, то на бетонную плиту, он едва удержался, чтобы не назвать девушку по имени. «Эх, Маечка, — подумал он, — ведь ваш отец сидит в машине, он-то и увидел вас. Он думал, да и мы считали, что найдем вас в Теплицах, ведь мы искали вас и в городе, но не нашли, и отправились на поиски в Теплицы. В квартире Корнеля милиция… Еще счастье, что отец заметил вас здесь. Мы сейчас вас уговорим и пригласим в машину. Мы вам уже приготовили местечко, милая Маечка. А Корнель больше не будет покупать машины на чужое имя, и дачи больше не будет строить на имя других».

— Откуда вы здесь? — спросил Мелих Байковского. — В такую-то рань! Еще нигде ни души.

«Вы, Маечка, возможно, не знаете, — подумал он опять про себя, — в какое дело впутались. Корнель охотно развлекался с такими, как вы, но брат его выдал. Этой ночью брат его выдал, Корнель не захотел одолжить ему денег на машину. И они поругались».

— Нигде ни живой души, — сказал Мелих, — а вы тут в такую рань…

Байковский перестал набивать свою трубку.

Майка Штанцлова оперлась локтем о зеленый рюкзак, лежащий с краю бетонной кладки, и медленно, пересиливая себя, ела засохший бутерброд с ветчиной. Ела и смотрела на Мелиха. Ее красный рот с прилепившимися белыми крошками слегка дрожал. И вся она была усталая и испуганная, она боялась, что кто-нибудь из них заметит деньги в траве.

— А вы, дядя, что тут делаете?

— Я, — тихо сказал Байковский, — я тут уже давно корову свою пасу, Лысуху. — И он показал на корову палкой. Та по-прежнему мирно паслась, опустив голову к земле и пощипывая низкую траву. — Я-то здесь давно, уже часов с трех…

— И что это вы в такую рань встали, дядя?

— Да уж не спалось мне, все мысли всякие в голову лезли, вот я и встал и пошел корову свою пасти. Здесь мое пастбище, я его уже давно у деревни арендую.

— И вам тоже?

— Что? — Майка Штанцлова слегка приоткрыла красные, накрашенные алой помадой губы. — Что такое?

— И вам тоже не спалось?

— Я за город еду.

— За город? В такую рань? И одна?

— Да, а вам-то что за дело?

— Да так, ничего, — ответил Мелих. — Просто