– Ты ведь мне кажешься, да? – сказала она.

– Возможно, это ты мне кажешься.

Не требуется особых усилий, чтобы представить себя воображаемой, ибо очень многое в ее жизни задумано и подстроено внешними силами. Морис, погибшие родители, даже Холли – все сговорились, направляя ее на тот или иной путь, никогда не возвращая к настоящей Шейле.

Те, кто указывает дорогу, не видят с такой ясностью, с какой она сама понимает, что это путь кружный, окольный. Ни у кого нет карты, а все тычут пальцами, будто знают верное направление. Неудивительно, что люди никогда не спрашивают дороги: вполне могут и самостоятельно заблудиться. Но определенно любят ее указывать.

Можно поклясться, что были пещерные Колтрейны, родившиеся до появления саксофонов, которых племя высмеивало за то, что они дули в полые палки. Возможно, писали ноты в грязи, оставляя размывшиеся указания.

Она взмахнула рапирой, как указкой перед картой.

По-прежнему разглядывая картину, Морис гадал, чего он на самом деле хочет. Конечно, пытается схватить не только улыбку, но что? Может быть, из-за того, что это ему непонятно, он и разговаривает с воображаемым компаньоном, который интригует и озадачивает намеками на ответ?

Он видел двойника у больничной койки матери. Двойник поднял руку, остановил приливную волну горя. Мальчик вылез из-под койки и выпрыгнул в окно.

Морис начинал чувствовать то, что почувствовал бы, если б не прыгнул в окно. Забудем о короне. Наплевать на тощего Мориса, который мог бы – будь он уверенным, прочно стоявшим на земле существом, каким никогда не был, – стать великим человеком, но исчез в окне. Он вспомнил мать, рак, съевший сильного Мориса, не нуждавшегося ни в каком двойнике, ходившего с высоко поднятой головой, не опираясь на палку собственного воображения. Вспомнил, как бежал из-под дождевальных установок в палате.

– Думай скорее, – прошептал невидимый Иона. – Ты уже почти на месте.

Шейла пошла в гараж, нашла ящик с книгами в пыльном, льющемся в окно свете. Почуяла пыльный запах жизнеописаний, которые сразу вернули ее во времени в те места, где она никогда не бывала, к людям, которыми ей хотелось бы быть. Нашла стихи, которые, в чем когда-то себя уверяла, только одна она могла понять. А на дне ящика отыскала перевод «И цзин» в бумажной обложке. До сих пор помнится, что книга предсказывала нелегкий брак.

В ночь перед свадьбой Шейла бросала монетки. И трижды подряд выпадали одни и те же строки:

Конфликт. Ты искренен

И окружен препятствиями.

Предусмотрительная остановка на полпути принесет счастье.

Пройденный до конца путь принесет несчастье.

Поспособствует свидеться с великим человеком.

Не поспособствует переправиться через широкую воду.

С тех пор она больше в книгу не заглядывала.

Шейла полезла в карман, нащупала две пятицентовые монетки и дайм. Набрала в грудь воздуху и подбросила.

– Я тебя предупреждала, – сказала Шейла Первая. – Ты до сих пор искренна и до сих пор окружена препятствиями.

Когда Шейла не утверждала, что он должен стать великим человеком, она иногда говорила: «Ты плохой мальчик, Морис Мельник». Что еще можно было сказать, когда он заколотил в дверь в три часа ночи – в лечебнице отобрали ключи – и вполз в дом, описавшись по пути? Должен был провести в лечебнице больше недели, а вернулся меньше чем через сутки.

Тем не менее это был один из моментов, удержавших их вместе. Шейла хохотала, зажав рот ладонью. Хотя он был так накачан лекарствами, что губы не могли выражать мысли словами, тоже нашел лужу очень забавной – забавной, как женщина, способная простить ему счет на пять тысяч долларов, который вскоре придет за залитую дождевальной установкой палату.

– Я знала, что ты никогда не вытерпишь, – сказала она. – Лучше держись подальше от лечебниц до конца своей жизни.

Помогла раздеться, лечь в постель, удерживала трясущееся тело. Галлюцинации стали рассеиваться. Он еще не мог заснуть, но уже был дома, больше похожий на человека, чем на протяжении многих лет.

– По крайней мере, он пить бросил, – сказала Шейла.

– Да, – сказала молодая Шейла, – это было препятствие. Хотя стену из всего можно выстроить, из пыли и молекул, даже из мозговых клеток.

Раз уж она и так разговаривает сама с собой, Шейла решила, что вполне можно задать вопрос на миллион долларов.

– Какую стену? Какое препятствие? И что там, за препятствием?

– Он не может навсегда остаться в бегах. Рано или поздно вдохнет поток своих снов, и это его убьет – он утонет в субстанции, которая, по его мнению, оберегает его.

– Я просто позволю ему утонуть, если ему того хочется.

– Всегда есть такой вариант, – сказала Шейла Первая, – только у тебя духу не хватит.

– Привет, – сказала Холли, когда Морис открыл дверь. – Изгнал из души Божью милость. Или Мерси тебя изгоняет?

– Я не хозяин этого города.

– Ты его унаследовал, а теперь он остальных лишает наследства. Когда все уверены, что ты можешь помочь с такими деньгами, какие оставил отец, тебе, по-моему, становится жарковато. Лучше прыгай скорей.

Он повернулся и пошел, оставив ее в дверях на холодном ветру, веявшему по прихожей.

– Сейчас Шейлу позову.

– Настал удачный момент, – сказал Иона, – подтвердить давно забытое воспоминание. Действительно был поцелуй или ты его выдумал? Если был, то когда? Тебе всегда хотелось узнать. Лучше сейчас, чем никогда.

Морис предполагал, что Холли поцелуя не помнит, до того напилась в ту ночь. Но все-таки признался Шейле в событии, в котором сам не был уверен, до того напился в ту ночь. Теперь гадал, рассказывала ли она когда-нибудь Шейле. Запомнила ли? Или он просто вообразил себе тот поцелуй? Неужели граница между его фантазией и реальностью полностью размылась?

К моменту его возвращения Холли уже закрыла за собой дверь.

– Помнишь тот вечер в баре? – спросил он.

– Я много вечеров в барах помню.

– Особенный вечер. Когда мы целовались.

– Целовались? Кто? – Холли рассмеялась в ладошку. – Думаешь, ты меня целовал? Ох, помню. Старалась забыть, но запомнила. Если бы ты попробовал поцеловать меня, хромал бы до сих пор.

– Сейчас Шейлу позову, – сказал он, гадая, что еще навыдумывал.

Раз в месяц Шейла с Холли совершали дальнюю поездку вдоль побережья. Порой почти не разговаривали. Иногда Холли исповедовалась, рассказывая о своих приключениях. Время от времени расспрашивала о супружеской жизни, но обычно Шейла говорила: «Не знаю», – и беседа всякий раз проваливалась в дырку в кармане, как пенни, за которым и наклоняться не стоит.