Увлекшись размышлениями Цапкина, я не заметил, что лекция Чингиза не только началась, но, кажется, уже подходила к своему финалу. Может, это не только оттого, что я заслушался рассказом Андрея Михайловича, но и потому что Чингиз не старался заинтриговать: он ничего не проповедовал, не пытался привлечь внимание. Он говорил так, словно не закладывал никакого смысла в сказанное, словно сам не верил в то, что говорит.

Единственным, кто слушал Чингиза, пытаясь не проронить ни единого сказанного им слова, оказался Отто. Он перестал прятаться за диджейским пультом и теперь стоял за ним во весь рост.

Публика была убеждена, что он всего лишь рулит музыкой, а мне казалось, что, пытаясь различить сумбурные концепции Чингиза, Отто шевелит ушами то ли от удовольствия, то ли в попытке не упустить важное.

Он смотрел на Чингиза так, словно слушал откровение, именно библейское откровение. Он впитывал каждое слово. Чингиз не говорил о том, что и кому делать, он просто рассказывал о себе. О том, что считает себя на самом деле сумасшедшим, но способным контролировать своё безумие. Его постоянное желание куда-то идти без цели и смысла – всего лишь способ окончательно не свихнуться. О том, что, оставаясь на месте, он слишком погружается в окружающую действительность, начинает чувствовать себя причастным к обыденной реальности. Потому и рисует только зимой, чтобы не бродяжничать в холода, а прятаться в заброшенных домах, топить печь и рисовать, не позволяя себе думать о том, как мир догоняет его, когда он останавливается.

Чингиз говорил, что реальность напоминает ему голодного волка, бегущего по его следу и ждущего, когда он – Чингиз – выбьется из сил, чтобы сожрать душу, чтобы не было души, чтобы не было жажды быть, а было только желание жить.

Я не совсем понимал, о чём именно он говорит. Да и публика не понимала. Девочки и мальчики на пуфиках смотрели на Чингиза через камеры смартфонов, они перемигивались и набирали сообщения в мессенджерах. Им не были важны слова Чингиза, им было важно, что они находятся там, где говорят о чём-то удивительном. Это как если бы прямо сейчас на палубу сел инопланетный корабль и можно было бы отправиться с его экипажем к далёким галактикам, но вместо этого кто-то решил, что важнее всего сообщить остальным, что приземлился инопланетный корабль.

Но Отто слушал. Он слушал очень внимательно, и, когда Чингиз закончил, когда мальчики и девочки побежали на нижнюю палубу за бургерами, Отто подошёл к нам и сказал Цапкину: «Я с ним поеду», – и показал пальцем на Чингиза. Было видно, что Цапкин рад. Рад, что всё получилось именно так, как задумывали братья Фот. Цапкин повернулся ко мне и подмигнул. Отто подошёл к Чингизу и что-то сказал ему на ухо, прикрывая рот ладонью, как говорят дети, когда пытаются сообщить свой страшный детский секрет. Чингиз внимательно слушал, после чего подошёл к Цапкину и спросил: «Мы побродим с ним немного?» Цапкин только улыбнулся в ответ и подозвал братьев Фот.

Через неделю Отто, Чингиз и Думкина уехали. За день до их отъезда Думкина зашла навестить меня. На самом деле зашла она, чтобы как следует накуриться травы, но мне приятно было думать, что визит исключительно про мою честь.

Марианна показалась мне одновременно грустной и счастливой. Наверное, в настоящем счастье обязательно должна быть капля грусти. Мы выкурили добрый грамм, Думкина развалилась на диване, я сидел в кресле и смотрел на неё с теми мыслями, о которых ей лучше было не знать. Я спросил у неё:

– Думаешь, хорошая идея отправиться с Отто?

– Не знаю, – ответила Марианна, – знаешь, нет мысли хорошо это или плохо, скорее, просто хочется и всё.

– Из-за Отто? – спросил я и пожалел. Мне показалось, что этим вопросом я выдал свои чувства с головой. Но Марианна или не заметила, или сделала вид, что не заметила.

– Из-за него, конечно.

– Любовь?

– Что-то большее.

– Как это?

– Ну как… я же с ним каждый день провожу: никогда не встречала таких людей, и я не о том, откуда он вообще появился, я об его уме, энергии, не знаю, как это объяснить. С ним рядом чувствуешь себя причастным к чуду или к чему-то по-настоящему высокому, значимому, понимаешь?

– Не очень, если честно.

– Это, наверное, чисто женское, мужчине трудно понять. Ладно, вот тебе пример, представь, что у тебя появилась возможность провести жизнь с самой красивой женщиной на свете, самой замечательной, женщиной идеальной во всех отношениях, согласился бы?

– Не знаю, я никогда не считал, что отношения с женщинами – это самое важное в моей жизни.

– Если бы считал?

– Тогда, наверное, да.

– Тут такое же. Я вот не могу представить, с каким мужчиной ещё можно быть, если не с таким, как Отто. И если я сейчас, допустим, откажусь от возможности быть с ним, сможет ли хоть один мужчина в будущем сравниться с ним, я же всех буду сравнивать.

– А Отто что? Он как к тебе относится?

– Нежно, – Марианна по-кошачьи зажмурилась. – Он сам позвал меня ехать с ним.

– Знаешь, ты мне тоже нравишься, – сказал я и сам удивился своей смелости.

– Знаю. Но ты же понимаешь, да?

– Понимаю что?

– То, что я тебе только что рассказала.

– Понимаю, да.

– Ладно, я пойду, спасибо за «дудку».

– Не за что.

На пороге Марианна поцеловала меня в щёку, сказала: «Ещё увидимся», – и вышла.

Остаток вечера я провёл бессмысленно пялясь в телевизор. Я не вникал в суть того, что показывали, я думал о том, что, кажется, начинаю ненавидеть Отто. Для этого не было разумных причин, но разве можно говорить о ненависти с точки зрения разума?

Я долго не мог уснуть, пытаясь объяснить себе это чувство, но единственное, что понял – я стал ненавидеть Отто потому, что он не только лучше меня, но и потому, что я вообще стал думать о том, насколько я хорош. Самый изматывающий вопрос для человека, особенно когда этот вопрос застаёт врасплох.

Прошёл ровно месяц, и Думкина вернулась. За это время я ни разу не был у Цапкина. После отъезда Отто исчезла причина, и стало понятно, что никаких особых дружеских отношений у нас с Андреем Михайловичем нет. Не сказать, что я как-то горевал по этому поводу, но мне теперь были понятны слова Марианны, не в том смысле, какой она в них вкладывала, но близко. Только теперь я понял, что появление Отто – что-то из ряда вон. Не