— Нет, конечно.

— Я сделала соответствующую пометку в твоей медицинской карте. Во время ближайшего осмотра тебе рекомендована консультация специалиста…

— Нет, спасибо.

— Ты не хочешь обсуждать этот вопрос?

— Не хочу. Это мое дело.

— Вопросы здоровья очень важны для человека зрелого возраста. Но я рада, что ты успешно справляешься с приступами гнева.

— Стараюсь.

— Поддержка второго уровня идет тебе на пользу, поэтому я принимаю решение продлить ее еще на неделю.

— Пожалуйста, не надо! И почему мы встречаемся сегодня? Неделя еще не прошла.

— В данном случае алгоритмы принимают решение без учета твоего мнения. Сеанс завершен…

3.1

Церковь я посещал регулярно, в первый выходной каждого месяца. Папа вырастил меня в той конфессии, которая в нашем районе считалась по статистике наиболее популярной. Он говорил, что нужно держаться большинства, оно никогда тебя не подведет, и у меня не было причин ему не верить.

Тем более, что высокое белоснежное здание с колоннами и положенным количеством крестов, полумесяцев и шестиконечных звезд на острых шпилях всегда мне нравилось. Это была удобная комплексная религия, рассчитанная на массового потребителя.

В детстве я даже хотел быть священником. Сочинять проповеди, стоять потом в центре трансляции, говорить с людьми и понимать, что тебя, затаив дыхание, слушают миллионы в разных точках пространства. Беседовать с ними о вечности и о душе…

Поразмыслив, я не решился на такой ответственный шаг — поучать других людей, брать на себя ответственность за них. Когда тебе всего лишь двадцать пять, ты только что закончил учебу в школе, и ветер в голове свистит через уши, то последнее чего хочется, — это думать о ком-то еще.

Сегодня священник был облачен в небесно-голубое одеяние. Трансляторы в нашей церкви работали не всегда хорошо, поэтому светящаяся трехмерная фигура на высоком постаменте иногда моргала и потрескивала. Однако мне помехи никогда не мешали. Я задумался в очередной раз, каково это — говорить сразу со столькими людьми. И как он не волнуется? Не запинается и не делает пауз. Наверное, самообладанию перед публикой тоже надо учиться. В какой-то мере священник — шоумен!

Я осек себя на нехорошей мысли и оглянулся. Наша церковь была не самой большой, зал вмещал всего несколько тысяч человек, и сейчас больше половины комфортных пластиковых сидений оставались пустыми. Очередь на входе всего лишь десятиминутная, а не получасовая, как в моем детстве. Значит ли это, что люди теперь меньше верят в Бога или просто другая церковь, в соседнем районе, переманила их?

Я пытался сосредоточиться на словах, которые должны были спасти меня и всех сидящих рядом со мной, но не получалось. В голове раз за разом прокручивалось, как девушка с каштановыми волосами ходит по нашей квартире, пьет чай, сидит за столом, просматривает любимые передачи или фильмы, или каналы — новости, рекламу… Пришлось встряхнуть головой и прислушаться.

Священник моргнул еще раз и зашелестел бумагами. Речь сегодня шла о чем-то очень важном — о грехе, наверное, или о воздаянии за дурные помыслы, но вместо того, чтобы понять это важное, я поймал яркое дежа-вю… Священник в голубом одеянии артистично жестикулирует, рассказывая о геенне огненной. Разнообразные адские силы, вечное страдание — все это в детстве пугало, но не сильно. Вот он немного запнулся, и сейчас у него улетит один лист… Священники — последние люди на свете, которые пользуются настоящей бумагой, и это прекрасно, потому что традиции рождают уважение… Квадратный кусок шуршащего белого материала, которого я никогда не держал в руках, вдруг действительно упал на пол. Справа. Священник не обратил на это внимания, он и так знал свою речь, или она рождалась у него вдохновенно, прямо сейчас, на наших глазах… Я уже однажды восхищался этим… И точно видел вот именно эту небесно-голубую ткань, которая обтягивала сухие плечи, придавая им неземную торжественность…

И вдруг я, взрослый человек, неплохо разбирающийся в технике, понял одну очевидную истину: ведь это запись! Священника нам показывают в записи. Возможно, повторяют ее раз в год, или реже, но то, что я вижу, вовсе не происходит именно сейчас. Эту бумажку он терял уже, возможно, раз пять за мою жизнь. А я просто не замечал. И ничего страшного тут нет. Ведь Истины, записанные на той бумажке — вечны. Они не затираются от повторений. Я оглянулся еще раз. Лица прихожан неразличимы точно так же, как у моих случайных попутчиков в метро. Никто не обращает внимания на повтор. На то, что наше время остановилось и прокручивается, словно старинная пластинка. Наверное, это правильно? Земля ведь тоже вращается, и никто не считает, что она повторяет что-то старое. Возможно, что все и всегда были в курсе того, что священника нам показывают в записи. Возможно, мне просто забыли в детстве об этом сказать…

Я вышел из церкви за пару минут до конца проповеди. В это время очередь на выход совсем небольшая, и обычно я позволял себе такое небольшое неуважение к нашему Создателю. Универсальные ворота металло— и пластико— искателей, ворота «виртуальный пес», быстрый сканер и я, наконец-то, на воздухе. Вдохнув поглубже холодный ветер с привкусом железа, я вдруг понял, что сейчас ведь зима.

Странно, совсем забыл об этом. Одежда на мне теплая, все нормально — значит, не забыл. Мой многофункциональный шкаф всегда сверяется с температурой на улице и выдает мне вещи по погоде. Жаль, что я пропустил осень!

На черном небе, под размытыми желто-белыми лужами облачных отсветов, медленно проплыл гигантский дирижабль, посылающий на землю длинные пульсирующие пучки световых игл. Когда он завис надо мной, вокруг, в дымке испарений мегаполиса, закружились крохотные голографические снежинки, на секунду сложились в рекламную запись и снова рассыпались. Они подрагивали от неумолкаемого пульса города — шума транспорта, шагов миллионов людей — биения его сердца.

Улица передо мной — как огненный каньон. Стекло камень, разноцветные огни и квадраты рекламных экранов, и два людских потока, текущие разнонаправленно, но гармонично, сплелись и смешались в единую массу.

Ночной Город, освещенный лучше, чем днем, функционировал бесперебойно и эффективно. Его кровоток, люди, циркулировали по улицам, придерживаясь ежедневных, строго заданных маршрутов, и никто не выходил из ритма, не вырывался и не сбивался. Правильность их передвижения — здоровье мегаполиса, этого гигантского животного. Организма, для которого люди — лишь кирпичики, строительный материал. Выбиться из ритма, вырваться, значит погибнуть тут же и навечно. Ни один организм не думает о сохранности одной-единственной клетки. Она живет, лишь пока выполняет свою несложную функцию.