— Ничего хорошего из этого не выйдет, мэм.

Шум, производимый некой незнакомкой, расхаживавшей взад-вперед, резко обрывается. Обретя некоторую уверенность, миссис Фартинг тоном, который бог знает почему кажется ей более мягким, продолжает:

— Ничего хорошего у вас не получится, нельзя волноваться. Ничего не поделаешь.

Тишина стоит такая глубокая, что тиканье древних, очень больших и жутковатых в темноте часов футах в десяти отсюда производит впечатление, будто какой-то механический демон гонится за изобретателем, чтобы отобрать у него приз.

— Ничего не поделаешь, мэм, — повторяет миссис Фартинг, окидывая острым взглядом стены, пол, потолок гостиной и массивное кресло, меж тем как пальцы ее — очень бледные, тонкие и дрожащие — выбивают нервную дробь. — Что предложить вам? Стакан шерри, пирожное?

Пальцы немного успокоились, но ответа нет. Возмущенная до глубины души миссис Фартинг поспешно возвращается на кухню, сгоняет с кресла кошку — это наглое и безмозглое существо успело занять ее любимое место, — зажигает пару больших восковых свечей, которые вскоре начинают оплывать и шипеть, и погружается в размышления. На кухонном столе лежит письмо с алой печатью на конверте. Миссис Фартинг берет его и в тридцатый раз перечитывает: некий законник заверяет ее, что, начиная с сегодняшнего вечера, в услугах миссис Ф., за которые его друг мистер Д. ей весьма признателен, надобность отпадает. А что, если мистер Д. так и не появится? — размышляет миссис Фартинг. Что, если вообще никто не появится? Мысли эти радости не приносят, и миссис Фартинг поспешно отгоняет их в сторону.

Наступает вечер. Наверху зажигаются окна, из старинных труб поднимается дым, рассеиваясь в темнеющем воздухе. Откуда-то доносятся негромкие мелодичные звуки фортепьяно, словно говоря: «Что ж, при всем при том из жизни все же можно извлекать радость». По всей округе на лестничных ступеньках и у дымоходов начинают появляться кошки, в глазах у них горит предчувствие ночных приключений.

Мужчин, возвращающихся со службы на Флит-стрит и Хай-Холборн, встречают у дверей, помогают снять перчатки и цивильную одежду клерков, потчуют бараньими отбивными с пылу с жару и, прежде чем предложить кружку пива перед ужином, отправляют поиграть с детьми. У дверей универмага «Тайт» собралось столько работниц и пышнотелых матрон, что прославленный комик-тенор Маленький Силз, в шляпе с высокой тульей и сатиновом жилете, ангажированный нынче вечером развлечь публику балладой о Вилкинсе и его Дине, внезапно с энтузиазмом рисует в воображении блистательное будущее. Будто его приглашают на прием в Виндзор, он предстает перед лорд-мэром и вводит миссис Силз (ныне она находится с детьми в Хокстоне) в тот, по его словам, «круг, который, сэр, приличествует даме ее уровня».

Холодает, в воздухе начинают летать редкие снежинки. Снег серый, пропитанный сажей от сотен дымоходов, но все же снег. Мистер Фелпс спускается на кухню, чтобы распорядиться насчет бифштексов и пунша. Древняя хозяйка швейной мастерской, с папильотками в волосах и номером «Сент-Джеймс кроникл» в старческой руке, удаляется в уютную спальню. Миссис Фартинг, для которой снег — это слякоть под ногами, и башмаки на толстой подошве, и ножные ванны, и вообще масса всяческих неудобств, мириться с которыми она не готова, проклинает его от всей души.

Личность, прячущаяся в гостиной миссис Фартинг, тоже видит снежинки и, натягивая шаль на плечи, думает — впрочем, кто в точности знает, о чем она думает? — о былом. Вспоминает те мгновения своей жизни, когда был в ней привлекательный старый джентльмен, прицеливавшийся гусиным пером в лист бумаги так, словно намеревался проткнуть его насквозь. А потом ее мысли уходят куда-то в сторону, взгляд пробегает вверх по стенам гостиной миссис Фартинг, обклеенным обоями с исключительно скромными пастушками и буколическими пастушками, и в конце концов останавливается на карнизе для штор.

Час поздний, невообразимо поздний для Тайт-стрит — главы семейств, облаченные в ночные рубашки и шлепанцы, раздраженно задувают свечи, меж тем как их жены раздумывают о том, почему зимние вечера всегда так долго тянутся. Маленький Силз, отыграв свой номер и получив от хозяина полсоверена, позванивающего вместе с фартингами в нагрудном кармане, едет домой в Хокстон в омнибусе на самом верху, где билет стоит два пенса (в воображении Маленького Силза это триумфальная колесница, приветствуемая собравшейся на углу улицы призрачной толпой). И в этот самый момент на улицу, с ближнего ее конца, стремительно въезжает кеб. По подсыхающей слякоти — снег на Тайт-стрит идти перестал, переместившись в сторону Кларкенуэлла, Уайтчепела и Уоппинг-Олд-стэйрс, — он двигался настолько бесшумно, что никто и не услышал. Кроме миссис Фартинг, которая, стоя у входной двери, замечает его, подобно старой ищейке, берущей след, и выходит на дорогу почти в тот самый момент, когда экипаж останавливается и из него с трудом выбирается стареющий джентльмен в широкополой шляпе и длинном приталенном пальто.

— Чертовски, я бы сказал, холодно для этого времени года, — проговорил он, и миссис Фартинг сдержанно кивнула, словно желая сказать: «Я бы выразилась иначе, но чувства ваши мне понятны».

Случайный свидетель этой сцены, наверное, решил бы, что приехавший человек и миссис Фартинг встречаются не впервые. Об этом можно судить хотя бы по тому, как вдова слегка кланяется, словно намекая на то, что впереди ожидается нечто большее, а джентльмен бросает на нее взгляд, который можно истолковать следующим образом: «Я в жизни не проявил бы такую бестактность, как сделать вид, будто не знаком с вами». Это впечатление усиливается в мрачном коридоре, освещаемом единственной лампочкой. Здесь джентльмен, отклонив предложение миссис Фартинг выпить чего-нибудь, пристально смотрит на нее и высказывает надежду на то, что пациентка, юная дама, хорошо провела день.

— Неплохо, сэр, — заверяет его миссис Фартинг. — Мне по крайней мере пожаловаться не на что.

— Вела себя тихо? — продолжает расспрашивать гость.

— Тихо, сэр, тихо. Разве что раз-другой забеспокоилась, но я с такими вещами не мирюсь, сэр, и всегда прямо ей об этом говорю.

— Ах вот как, забеспокоилась? — Голос джентльмена звучит теперь тихо, почти неслышно и очень доверительно.

— Заплакала, сэр! Принялась расхаживать комнате! Не отвечала, когда к ней обращались! — Миссис Фартинг перечисляла эти грехи так, будто каждый из них заслуживал свидания с мистером Кетчем на Снежном холме,[9]в присутствии толпы зевак.

— В самом деле? Что ж, весьма признателен вам, миссис…

— Фартинг, сэр, — живо подхватывает миссис Фартинг, словно давая понять, что правила этой игры она знает назубок. — Не соблаговолите ли зайти в дом, сэр?

Джентльмен следует приглашению. Дверь в гостиную закрывается за ним. Миссис Фартинг на секунду задерживается перед ней, как дуэнья, пытающаяся сообразить, что же это такое задумали молодые люди, затем тяжелым шагом направляется на кухню, рассудив, что остальное ее не касается, как оно на самом деле и есть. Через какое-то время дверь в гостиную со скрипом открывается, джентльмен и его спутница — лицо ее почти полностью скрывает шаль — садятся в экипаж и уезжают (сейчас уже очень поздно и почти все близлежащие дома погрузились во тьму). А миссис Фартинг покидает наш рассказ и возвращается в запутанные и печальные анналы Тайт-стрит.