Кажется, я впадаю в дремоту, как всегда у меня происходит под капельницей. Раньше я ее боялась – острой иглы, которая постоянно находится в вене. Но теперь это уже не имеет никакого значения, как и все прочие страхи – на них просто не хватает сил. Из коридора слышны какие-то голоса, но слов я различить не могу. Дверь открывается, входит медсестра. Я ясно слышу, что он с кем-то ругается, кого-то как будто прогоняет, но она снова закрывает дверь и переключает мое внимание на себя. Она похожа на актрису Нину Гребешкову – приятная немолодая блондинка, небольшая, внушающая ощущение покоя и веры в выживание человеческого рода. Она все время чуть улыбается, хотя глаза у нее уставшие и озабоченные. И тут я спрашиваю, как всегда, ввергая несчастную жертву человеколюбия в шок:

– Скажите – у вас все в порядке? Мне кажется – нет.

Выражение ее глаз меняется, она испуганно смотрит на меня несколько секунд, а я продолжаю:

– Я могу что-нибудь для вас сделать?

Она тихо и невесело смеется:

– Тихо, деточка, сейчас вторая докапает, и все вынем. – И потом, через большую паузу добавляет, усмехаясь: – Муж ваш приехал. Там этот-то не пускает его. И что за жизнь такая пошла непонятная…

В моей голове всегда крутятся какие-то мысли. А сейчас вот – не крутятся, остановились. Мне просто хорошо оттого, что он рядом, оттого, что он мне улыбается своими чудесными полными губами, что он небрит – а значит, был со мной здесь. Иногда я думаю – а зачем я ему нужна? Тот факт, что я недостойна его, очевиден всем. Всем – кроме него. Или только мне? Почему я полюбила его так сильно? За красоту ли, за «мужскую энергетику», как говорит моя мама? За что?

Как вовремя он появился, какое счастье, что это был он – а не кто-то из тех, кто угрожал мне. Почему я здесь, что случилось? Пытаюсь спросить медсестру, но та только качает головой:

– Вы отдыхайте, потом все узнаете.

– Позовите… позовите его, пожалуйста… – Губы не слушаются, очень хочется пить.

Он возвращается, плотно прикрывает дверь, бросает беглый взгляд на капельницу. На лице – абсолютно никаких эмоций, даже намека. Я едва успеваю прикрыть глаза, но почему-то мне кажется, что от него скрыть что-либо просто невозможно. От этого должно быть неуютно, но мне почему-то спокойно, когда он рядом, такой невозмутимый. Словно и не было ничего, никаких разборок в коридоре, он не срывался на крик, не угрожал, не боялся сам… Словно мы не в больнице, а на пляже. Он невозмутимо садится в любимую позу – ногу на ногу щиколоткой на колено – и разворачивает газету. Только она у него перевернута…

– Алекс…

– Что? – Он отрывается от якобы чтения и смотрит на меня.

– Спасибо…

– Помолчи.

Эти властные нотки в голосе, этот непререкаемый тон, господи… Почему, за что жизнь разделила нас и теперь никак не желает свести обратно насовсем, а сводит вот так – по случаю? Может, потому, что я не смогла преодолеть себя, не смогла простить? А он – смог? Он – смог простить мне скоропостижный брак с Ромой? Не знаю. Но, видимо, осталось что-то, что заставляет его чувствовать мои неприятности и появляться в тяжелые моменты.

Когда-то давно

Сборы в «Фокстроте» завершал гала-концерт – это стало доброй традицией. Я активно участвовала в подготовке, но даже себе боялась признаться, что делаю это вовсе не потому, что мне нравится, а потому, что это возможность быть постоянно рядом с Марией. Она стала чуть мягче, удостаивала разговорами за чашкой кофе, улыбалась утром, встречая меня во время пробежек. Мне нравилось открывать в ней новые черты. Выяснилось, что не такая уж она и стерва, какой выглядела. Она почти не улыбалась, но когда делала это, ее лицо становилось совершенно иным – мягким, привлекательным и очень открытым. Хотя и в ее стервозности был шарм, чего уж. За ней волочилась добрая половина танцоров и кое-кто из тренеров «Фокстрота», однако Мария никого не удостоила вниманием, не говоря уж ни о чем другом. Я уже знала, что дома ее ждет любимый мужчина – травматолог Максим, с которым они живут вместе уже несколько лет. Кстати, с этим самым Максимом они довольно часто ссорились, хотя и ненадолго. Телефонные разговоры отнимали у Марии почти все свободное время, и мне даже было любопытно, откуда берет деньги эта явно не суперобеспеченная девушка, чтобы оплачивать словесные баталии.

Еще одной странностью было то, что она никому не позволяла уменьшать собственное имя. Все звали ее Марией – и никак иначе. Смешно – совсем как я, только мне, наоборот, нравился укороченно-иностранный вариант. Разговорившись однажды вечером после ужина, мы выяснили, что слушаем одну и ту же музыку, читаем одних авторов, любим сыр и все, что из него делается. Даже в детских воспоминаниях проскальзывало что-то общее, детали, поступки. Это будоражило нас обеих, заставляло внимательнее присматриваться друг к другу, подмечать все новые общие черты. При совершенной внешней непохожести внутри мы были одинаковы. Даже не так – внутри мы одно целое, и рядом с ней я и чувствовала себя цельным человеком – не половинкой кого-то.

Рассказала мне Мария и о своем поклоннике, некоем Косте – лидере армянской диаспоры их города. Этот Костя, кстати, несколько раз звонил ей, но Мария держалась сухо, чуть отстраненно, и мне даже стало жаль его – наверное, человек страдает, натыкаясь на такую стену равнодушия.

Я тоже очень хотела рассказать ей об Алексе – но что-то удерживало меня. И я даже понимала, что именно. Боялась, что Мария не поверит, потому что нормальному человеку трудно поверить в реальность происходившего. И я промолчала.

На гала-концерте Мария с Иваном показали постановочное танго на очень известную песню «В Гарлеме». Более оригинального номера я не видела, пожалуй, никогда. Оба в черном, с гладко прилизанными волосами, стройные и гибкие, они продемонстрировали такую бешеную страсть и энергетику, что зрители в конце номера взвыли от восторга и заставили повторить еще раз. Убегая, Мария сняла мужскую шляпу и помахала мне. Мое сердце и так было готово выскочить из груди, а тут еще и это. Я не знаю, чем уж так зацепила меня эта рыжая колючка с отвратительным характером, но любое ее внимание ко мне было просто подарком. Сегодня же я почему-то пожалела, что рядом нет Алекса – ему она точно понравилась бы.

Москва, начало двухтысячных

Алекс пробыл со мной долго – пару дней, до тех пор, пока меня не выписали из больницы, и потом еще дома, пока я окончательно не встала на ноги. Он не выпускал меня из квартиры, запрещал подходить к окну и выходить на балкон. Мне эти меры предосторожности казались смешными и какими-то киношно-гангстерскими, но умом я понимала, что Алекс – не тот человек, который станет шутить. Я рассказала ему все, но оказалось, что он и сам знал – скандал с «Золотой улицей» подробно смаковался в Интернете и во всех мало-мальски известных финансово-экономических СМИ.

– Что мне делать? Ведь тот, кто выдвинул условия, непременно возникнет еще раз. – Я сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и ела дыню, заливая руки ароматным соком.