– А где сейчас эта статуя?

– Погибла. Во время войны в костел попала бомба, и Мадонна сгорела.

Пани Гражина (так зовут мою визави) очень хочет рассказать что-то еще, но мне, к сожалению, пора покидать тамбур, я и так задержался.

Перед отъездом я спрашиваю пана Анджея насчет Мадонны – слышал ли он об этом? Тот озадаченно чешет затылок.

– Слышал что-то такое… Они тут, ну, наши ксендзы, вроде как колдовали, чтобы погода хорошая была.

– Вы считаете, молиться и колдовать – это одно и то же?

Пан машет рукой.

– Да я в этом не разбираюсь! И не верю совсем. Я вот в это верю! – он указывает на черную блестящую «Audi». – В немецкий мотор верю! В этот… В прогресс!

В меня, как я понимаю, он не очень верит, то есть я и прогресс – два несовместимых понятия. Как иначе, если по российским дорогам (по мнению пана: очень плохим дорогам!) вместо надежного немецкого мотора меня понесут ненадежные ноги? Ведь их могут прострелить или сломать сумасшедшие аборигены, они могут устать, оказаться сбитыми до крови, да и вообще это глупо. Вежливый пан не говорит таких слов, но они вертятся у него на языке, я чувствую.

– Там нет прогресса, – говорит он, глядя на восток. – Там есть только лес. При этом в лесу ты будешь чувствовать себя спокойно, а в городах – нет!

Внезапно поднимается ветер, начинает накрапывать дождь, и на лице пана появляется озабоченность. Он мог бы довезти меня до пограничного поста, но, увы, надо спешить на склад, поэтому едем до автовокзала.

На вокзале ко мне приближается улыбчивый оборванец, нахально ощупывает мой рюкзак, затем протягивает руку.

– Янек, иди отсюда! – отгоняет его пан. – Иди, дурная голова, не приставай к человеку!

Он поясняет:

– Это наш дурачок местный. Так-то он ничего, безобидный, но за руку с ним лучше не здороваться.

Поздно: городской сумасшедший Янек крепко сжимает мою ладонь, словно благословляет на дальнейший путь. Свой опознал своего, выдал визу, разрешающую пересечение границы с восточным блоком…

Настоящее разрешение я получу вечером, отстояв очередь к зданию КПП. Где-то слышится гул техники, это переставляют вагоны с одной железнодорожной колеи на другую. А в очереди то и дело звучат слова: «летнее время», после чего начинается перевод часов, сопровождаемый разноязыкой руганью. По ту сторону границы все другое: другое время, другая ширина колеи, и я сам не знаю, зачем отправляюсь путешествовать по этому миру.

На очередном занятии в рядах «сборной Европы» назревает непонятный конфликт, вроде как игроки спорят о стратегии матча, не посвящая в суть разногласий тренера. Вера несколько раз прерывает урок, стучит указкой по столу, но тихие реплики на английском (универсальный, черт побери, язык!) не смолкают. В чем дело?! Это кому надо – вам?! Или мне?! Вера только что растолковывала тонкости жаргонных выражений, по их же просьбе, а внимания – ноль!

Наконец, Патрик изволит объяснить: мол, обсуждаем вчерашний телерепортаж.

– Утром тоже показали репортаж, – нервно уточняет Кэтрин, но Патрик поднимает руку: неважно. Важна сама конфликтная ситуация, связанная с ребенком, которого отец тайком вывез в родную страну.

– Какого ребенка?! – не вникает Вера. – Куда вывез?!

Оказывается, речь о бракоразводном скандале некой Инны Барановой и Анри Мишо, подданного Французской республики, куда и был вывезен малолетний Александр. У Веры, как всегда при волнении, холодеют пальцы. Они что – нарочно? То есть что-то знают, и разговор про каких-то Анри Барановых – лишь повод выведать еще больше?

Чтобы не выдать себя, она присаживается. Нет, этот случай не имеет к ней отношения, она убеждена. Здесь другая история, хотя тоже был спор из-за ребенка и судебный процесс, который продолжался несколько месяцев. Патрик, понятно, на стороне папаши Анри, и не только из национальной солидарности. Александр родился во Франции – вот что главное! Да, в процессе зачатия в равной степени участвуют и мать, и отец, но дальше роль играет место рождения!

– Инна Баранова почему-то не отказалась рожать в Лион, в дорогой клинике. Очень дорогой! И за это платил… Кто?!

– Кто же платил? – спрашивает Вера.

– Анри Мишо! Это значит, по закону он имеет право на ребенка! Но у вас… В общем, у вас не очень уважают закон.

– А Франция не уважает права женщин! – встревает Кэтрин.

Патрик пожимает плечами.

– Закону не важно, кто нарушил: мужчина, женщина… Римляне говорили: dura lex, sed lex!

Он смотрит на Веру (нагло смотрит!).

– Не знаю, как это по-русски…

– Закон суров, но это закон… – бормочет Вера.

– Но почему закон для женщины?! – не унимается Кэтрин. – Почему закон не для мужчины?! Знаете, как это называют?

– Как это называют? – лениво вопрошает Марко.

– Это называют: сексизм! Вот почему много женщины делают…

– Что делают? Аборто? – Марко подмигивает Кэтрин, отчего та вспыхивает до кончиков рыжеватых волос.

– Почему have an abortion?! – от волнения англичанка переходит на язык родных осин. – Они делают artificial insemination! На русском это… Оплодотворение без мужчины!

– Совсем без мужчины нельзя… – хихикает Вальтер.

А Марко опять подмигивает, теперь уже Вере. Мол, поняла, куда я гну? От меня никто не будет делать «аборто»; и оплодотворения захотят не анонимного, через пробирку со спермой, а только в натуре. Наверное, он тоже хочет ее вогнать в краску, как феминистку с туманного Альбиона, только шалишь, Челентано, не на ту напал. Вера вообще не встревает в перепалку, она успокоилась и желает насладиться разбродом и шатанием в рядах «сборной Европы».

Не такая уж сыгранная команда, если честно: стоило чуть-чуть измениться правилам игры – и вот, гол в свои ворота! Как минимум – пас в ноги противнику, а почему? Потому что мир разрезан не только крест-накрест, но и по диагонали, а еще горизонтальные слои между собой разделены; значит, как говорили те самые римляне… Ага: разделяй и властвуй! На время она чувствует себя хозяйкой ситуации: можно подыграть Патрику, можно – Кэтрин, или никому не подыгрывать, а молча таращиться в потолок, как Мелани, надувающая пухлыми щечками очередной пузырь жвачки. Эту овечку спор не колышет, ей хочется хорошего (при этом безопасного!) секса, а всякие семейные дрязги – по барабану!

– У них был брачный договор! – продолжает спор Патрик, будто Марат на трибуне Конвента. Это он затеял свару, все-таки его соотечественник вступил в спор за живое наследство; да и вообще юриспруденция – его специализация, он вечно таскается с какими-то кодексами подмышкой.

– Это несправедливый договор! – возражает Кэтрин. – Там писали: имущество надо делить не… Не фифти-фифти, в общем, а каждый получает, что купил! А еще этот Мишо писал, что не будет обеспечить семью после развод! Это разве цивилизованный контракт?!