В целом образ крепости, все еще полный смысла для западного имагинарного, напоминает о той эпохе, когда война шла повсюду, и о том, что ее главный герой – сравнимый со святым, отмеченным милостью Божией, – был воином, который, прежде чем прославиться геройством, прославился и достоинствами своего жилища, тесно связанного с войной.

Другой пример того, как образ крепости присутствует в европейском имагинарном, – то значительное место, какое замок занимает в мире детства. Укрепленный замок – объект для упражнений на уроках рисования. Им полны комиксы, фильмы, телепрограммы, театрализованные действа с педагогически выстроенным историческим колоритом. Среди всех средневековых чудес именно укрепленный замок приумножил свое влияние воздействием на души и на чувства детей.

Пьер Боннасси точно определил проблему, с которой связано изучение средневекового рыцарства. Он писал: «В понятии рыцарства очень трудно отличить его мифологическую составляющую от реальной».

«Именно миф – миф о рыцаре, влюбленном в абсолют и мстящем за обиженного, – пройдя сквозь легенду и литературу, а в конце концов и через кинематограф, остался в коллективном мышлении. Иначе говоря, тот образ средневекового рыцаря, какой сложился у всех нас сегодня, – не что иное, как образ идеальный: в точности так хотела бы быть изображена сама рыцарская каста, вполне преуспевшая в утверждении такого своего облика с помощью труверов», – продолжает Боннасси.

Обращение к истории возникновения того или иного слова всегда проливает свет на проблему, и слово «рыцарь», или «шевалье» – chevalier, – появляется в средневековом вокабулярии с опозданием: первоначально употреблялось слово miles, обозначавшее на классической латыни солдата, а в позднее Средневековье – свободного воина. Очевидно, что шевалье связан с лошадью (cheval), и рыцарь – это прежде всего тот, кто хотя бы имеет коня и умеет биться верхом. В идеологии рыцарства прилагательное chevaleresque (рыцарский) было очень распространено, надо отметить, что слово это произошло от итальянского cavalleresco, которое вошло в язык в XIV веке в своем первоначальном виде, а на французский было переведено только в XVII. Термин, ныне нейтральный, даже скорее позитивный, возник в довольно критическом контексте, если не просто в насмешку. Он наводит на мысли о Дон Кихоте. Лошадь рыцаря была, очевидно, лошадью особой породы, мощной, но и пригодной для быстрой езды, охоты, битвы, так что она должна была весьма отличаться от грузных рабочих лошадок, которые постепенно распространяются по всему средневековому Западу. Это боевой конь.

Поскольку рыцарь – прежде всего воин, чем во многом и объясняется его достойное положение в обществе, где, несмотря на всеобщее стремление к миру, война идет повсеместно, стоит сказать несколько слов о его военном снаряжении. Основные его элементы – это длинный обоюдоострый меч, пика с древком из бука или ясеня с заостренным железным клинком-наконечником, деревянный обшитый кожей щит, который может быть самых разнообразных форм – круглый, продолговатый или миндалевидный. Твердый римский панцирь заменяется на бруань – кожаный плащ с широкими рукавами, покрытый металлическими чешуйками-пластинами, тесно подогнанными одна к другой по тому же принципу, по которому кроют шифером крышу. Шлем, как правило, – не более чем простой колпак из металла, иногда его металлический остов обшивали кожей. Главная эволюция этой экипировки, произошедшая за эпоху Средневековья, – замена бруани на кольчугу, прикрывающую все тело, от плеч до колен, с разрезом внизу для удобства верховой езды, какой ее можно увидеть на вышивке из Байе конца XI века. Эти металлические кольчуги, отлично защищавшие от ударов меча, не слишком хорошо предохраняли от ран, наносимых пиками, которые вовсю применялись в соответствии с обновленной техникой военной атаки, представлявшей собою самый основной прогресс в средневековой тактике ведения боя. Как подчеркивает Жан Флори, средневековый рыцарь должен был располагать значительными финансовыми средствами, чтобы купить себе одного или несколько коней и тяжелое снаряжение; должно было у него быть и свободное время, ибо помимо частой тренировки средневековому рыцарю необходимо было заявлять о себе в праздничных боях, на турнирах и даже на охоте, которая чаще всего становилась его исключительным уделом, если предпринималась вне тех территорий, которые в Средние века твердо считались охотничьими угодьями королей. То есть можно сказать, что уже с точки зрения военной рыцарство стремится свестись к аристократической элите.

Рыцарство возникает в XI веке. Сословие milites (а на народной латыни – caballariï) около тысячного года широко распространяется в Северной и Центральной Франции, потом, в XI веке, в Средиземноморье и, наконец, в остальных регионах христианского мира. Эти milites одновременно и воины на службе у более важных сеньоров, и хранители замков на службе у своих господ; многие из таких кастелянов становились свободными и сами превращались в независимых рыцарей в течение XI и XII веков.

Возникновение таких milites происходило в атмосфере подозрительности, питаемой Церковью по отношению к воинам, которых часто считали просто разбойниками. Это недоверие к ним появилось в контексте повсеместного стремления духовенства к миру, около тысячного года, которое ставило своей целью обуздать грубость воинов и подчинить их требованиям Церкви и христианства. Тогда рыцари и обрели в качестве своей миссии защиту вдов и сирот, а говоря совсем широко – всех сирых и неимущих, включая не носивших оружия людей, каковыми были первые купцы.

Тем временем в XI веке ускоряется эволюция, отдалявшая Церковь и средневековое христианство от пацифистского духа первоначального христианства. Церковь утвердилась в мысли о необходимости и даже пользе войн при определенных обстоятельствах. Эволюция оформилась окончательно, когда в конце XI века Церковь сама предприняла священную войну – то есть крестовые походы. Война за имя Божие и за слабых была одобрена новыми ритуалами, которые стали чем-то вроде рыцарского крещения, торжественного обряда посвящения в рыцари. Доминик Бартелеми недавно поддержал мысль о взаимном проникновении идеалов рыцарства и идеалов христианства, которое могло лежать в основе феодального строя.

Особенно благоприятствовали развитию такого рыцарского христианства просторы Иберийского полуострова. Реконкиста, то есть возвращение полуострова христианам, главным образом отвоеванное ими у мусульман военным путем, выдвинула на первый план рыцарей, которые стали достойным образцом не только для христиан полуострова, но и для всех жителей христианского мира. Замечательный портрет таких caballeros andantes espanoles набросал Мартин де Рикер.

Образ рыцаря был настоятельно необходим и христианским королям, при том, что двойственность их деятельности не должна была вызывать подозрений у юстиции и мешать процветанию. Средневековым королем, без сомнения стяжавшим себе лучший образ короля-рыцаря, был английский король Ричард Львиное Сердце (1189–1199). Многие историки сходятся во мнении, что король Франции Людовик IX (Людовик Святой) не смог воплотить собой образ короля-рыцаря; однако в действительности образ короля-миротворца, которым он себя и прославил, в его времена не противоречил образу короля-рыцаря, одинаково доблестно проявившего себя как в войне с англичанами, так и – главным образом – в крестовом походе. В Жуанвиле можно увидеть сохранившееся изумительное изображение Святого Людовика, который верхом, с мечом в руке пересекает мол, ведущий в Египет.